— Простите, пожалуйста, я вот бежал и очки снять забыл, а они только для чтения — в них я дальше метра ничего не вижу. Я вас не ударил случайно? — Поднявшись и близоруко щурясь, он стал отряхивать штаны.
— Не беспокойтесь, я умею уворачиваться от студентов. Давайте помогу тетради собрать. Наверное, засиделись в библиотеке и пропустили пару?
— Да, думаю, спешить уже бессмысленно. А вы к кому? Я вас раньше не видел.
— Ищу кабинет Шутова Глеба Николаевича. Не подскажете, где?
— А, Шута… То есть это, извините… от горкома, который… Э-э-э-э-то, это на третьем этаже, там администрация, а здесь только деканат. По левую сторону дверь с синим дерматином будет.
— Спасибо!
«Значит, говоришь, Шут? А что, „достойному“ человеку — и имя „достойное“». И, смотря в спину уходящего парня, она мысленно вернулась в 1969 год.
Вот так же она неслась по университету со стопкой конспектов. В голове лишь одна мысль — что она попала: пропустить, да что там пропустить, опоздать на пару к Параболе было смертным грехом, который не отмолить. Но это мелочь по сравнению с анонимкой, где были перечислены все анекдоты про Леонида Ильича, которые она рассказывала. Это был полный… каюк, ей так и сказали: «А не пошли бы вы… обратно в свою Сибирь оленей пасти!» И ещё вспомнилось лицо Глеба с виновато опущенными глазами. «Он, комсюк поганый, он, гнида. У-у-у, ненавижу!» Последнее, что она помнила, — это крепкие руки, которые удержали её от падения, и разлетевшиеся в разные стороны стаей бабочек тетради с выпадающими цветными закладками. Выдав своему «спасителю» предложение длиной в маленький роман, в котором самое приличное было «…(чего) тебе надо», она уселась на полу и заплакала. Он подошёл и протянул руку, чтобы помочь подняться. Окатив его пренебрежительным взглядом, она вскочила на ноги, но, наступив на край платья, которое жалобно треснуло, вновь полетела к полу и опять очутилась в его руках. Серые умные глаза юноши с интересом её разглядывали. От возмущения она покраснела и прошипела:
— Поставь, где была, и не лапай будущего математика.
— Ну, то, что вы не гуманитарий, я понял с первых слов — ни одной цитаты из Пушкина и Достоевского, лишь великий и могучий со всеми формами посягательства на личность, а взгляд таким холодным может быть только у представителей точных наук. То же, что вы так расстроились, говорит о серьёзных неприятностях, которые вам грозят. Я готов взять всю вину на себя и спасти такую очаровательную девушку от любых бед.
— Десяток политических анекдотов взвалите на свою шею?
— Ого! Серьёзный залёт. И кто слил?
— Да так, комсюк-онанист.
— Может, аноним?
— А какая разница, оба без свидетелей работают.
— И как вычислила? Ах, конечно, — будущий математик.
— Не, тянуло от него гнилью отверженного и обиженного, в меня влюблённого юноши. А любовь — зла.
Она безнадёжно махнула рукой и, собрав тетради, двинулась к выходу. В дверях она остановилась, сердце бешено заколотилось, и перехватило дыхание. Что-то удерживало её от шага за порог: не умом понимала, а чувствовала сердцем, что это будет ошибкой. Повернувшись к шагавшему сзади парню, она внимательно посмотрела ему в глаза.
— Обещание спасти меня от любых бед — это всерьёз?
— Как и то, что вы очаровательна.
— Раз с учёбой не задалось, может быть, хоть мороженым угостите, иначе я расплавлюсь от гнева, и это будет на вашей совести — обещали, да не спасли. И простите за несдержанность и резкий тон: как-то разом столько всего свалилось на голову, что… — И она виновато развела руками.
Через полгода, взяв академический отпуск и попрощавшись со всеми, Светлана ушла, чтобы больше никогда не переступать порог университета, связала свою судьбу с Виктором и разорвала со всем, что имело отношение к учёбе.
…Остановившись перед кабинетом, Светлана несколько раз глубоко вздохнула и постучала в дверь.
— Да-да, войдите.
Навстречу ей поднялся нестарый, начинающий лысеть мужчина.
— Прохо…
Слова застряли, и он никак не мог их выдавить из себя. Схватившись за край стола, он наблюдал, как женщина, улыбнувшись краешком губ, вошла в кабинет. Пренебрежительно окинув взглядом стул для посетителей, она прошла в глубь кабинета и села в кресло под портретом Ленина.
— Добрый день, Глеб Николаевич. Удивительная штука судьба: я думала, что больше никогда не встречу вас, да что там встречу, даже не услышу о вас, но сейчас всё больше верю в теорию, что и параллельные прямые пересекаются где-то там, в пространстве. Не помните, как это звучит в оригинале? Хотя о чём это я, какие теории, вы всё больше комсомольский устав зубрили. И, вижу, не зря: карьера на взлёте. Пока…