Да, он утрет нос главному пайщику и докажет, что может не только повторять старые номера, но и создавать кое-что новенькое, причем сам. Сам! Настанет день, когда он преподнесет сюрприз старому ворчуну. Но его надежды и мечты связаны не с конем, а с той замечательной девушкой, с которой…
Вот он заходит к Воргулеву и скромненько говорит:
— Хозяин, прошу на арену, хочу вам кое-что показать.
Недоверчиво поморщившись, тот все же пойдет, а за ним увяжется почти вся труппа. И когда артисты усядутся на первый ряд, он, Юлиус, хлопнет в ладоши, звонко крикнет: «Алле!», и из-за кулис выпорхнет Леля в розовом трико, в каком была первая увиденная им в Верхнеудинске цирковая балерина, и сделает книксен. Она так красива, гибка и изящна, что Воргулев уже от этого придет в восторг, а старый клоун воскликнет: «Шарман» — и чмокнет сложенные щепотью пальцы. А Леля и он, Юлиус…
Дальнейшее представлялось весьма туманно. Но Осип не сомневался: выдающийся номер будет. Ведь Лелька действительно чудо. Шарман. А сама встреча с ней — невероятная удача, хотя произошла в обыкновенный, ничем не примечательный вечер.
В понедельник цирк был закрыт. Но Осип после дневной скачки с донесениями, распоряжениями, нарядами отпросился у Балина якобы на репетицию. Командир эскадрона прекрасно знал, что пойдет не в цирк, а в железнодорожный клуб на танцы, и сам туда же собирался — его с баяном ждали станционные девчата и парни.
Мрачноватое, задымленное кирпичное здание притягивало молодежь всей округи. Пыльный, прокуренный зал, оглашаемый свистками и гудками паровозов, перестуком колес и звоном буферов, по вечерам редко пустовал: то митинг, то собрание, то спевка, то танцы.
В зале было людно. Густо, тесно крутились пары, поскрипывал щелястый пол, стенки подпирали парни и девчата, бойцы-народоармейцы лузгали семечки, дымили цигарками. Сизый дым плавал под потолком. Балин быстро приметил Осипа:
— Будь здоров, браток, с самого обеда не виделись. Хочешь для тебя сыграю?
— Сделай одолжение.
— Ну раз так, даю гопака для Казачка, — командирским голосом провозгласил Балин. — Выходи! — И, раздвинув меха, заиграл любимую Оськину пляску.
Шашки вон, пошли в атаку! Хорошо играет Иван, но в пляске с Оськой тягаться трудненько. Выходка у него поначалу медлительная, плавная, а уж потом — жги, жги, говори… Мягко и упруго ступают ноги в хромовых сапожках. Проходочкой, пробежкой, скользом, руки кренделем — и понеслись. Задробил Казачок каблуками. Мелькают руки, блестят сапоги — не уследишь. И вдруг как в омут кинулся, провалился вприсядку, глубоко, до самого пола. То опустится, то подскочит, одаривая всех ослепительной улыбкой.
Осип не был бы артистом, Юлиусом, если бы не наблюдал за зрителями даже в вихревой пляске. Еще Кальдовареско учил: «Смотри, понимай публик и тогда возьмешь от нее много кураж». И вот, припечатывая шаткий пол веселыми ножками, перехватил он восторженный взгляд больших голубых глаз. Заметил и не упустил. Покружив по залу, возвратился к этим глазам и снова пустился вприсядку. Для нее, для голубоглазой девушки. Вызывал на пляску: выходи, выходи.
Она вышла в круг. Белолицая, с едва заметным робким румянцем, чуть вздернутым коротким носиком, крутым потоком волнистых каштановых волос, в белой кофточке, мягко обрисовывающей маленькие груди, она казалась хрупкой, если бы не стройные крепкие ноги, открытые короткой расклешенной юбкой. Ладные, с полными икрами, они как бы говорили: я сильная, ловкая.
Осип выбил перед девушкой призывную дробь. Подумал: как хорошо, что она ниже его, иначе было бы неловко. Расправив плечи, девушка смело пошла на его вызов, ответила дробью каблучков, и они поплыли по кругу. Ноги ее скользили легко, тонкая талия плавно изгибалась, и вся она как бы обтекала его, не приближаясь и не удаляясь, будто привязанная невидимой нитью. Покоряло это ее чувство соразмерности и такта, которое так ценили в цирке у балерин, акробаток. И тогда он подумал словом старого клоуна: «Шарман».
— Шибче, шибче! — крикнули из публики.
Опережая его, она нырнула вприсядку. Здорово! У Казачка был в запасе несравненный ползунок, который никто ни в полку, ни в цирке не мог повторить. И он пошел: бешено отталкиваясь от пола, перебирая ногами и руками, закрутился чертом, и весь зал замер, следя за этим искрометным мельканием. И теперь уже баянисту Балину, который едва успевал за бешеным темпом, кричали:
— Шибче, шибче, Иван!
А девушка, в контраст его быстроте, медленной павой, через такт поплыла вокруг вертевшегося волчком Казачка. «Артистка, — мелькнула у него мысль, — артистка».