— Уйди из моей головы!
Фигура в плаще начала проступать перед братом Ульдиссиана.
— Мы уже прошли это, мой ученик. Ты доказал свою восприимчивость в тот день, когда тебе был показан камень возле деревни, камень, который был первым из твоих испытаний.
— Испытаний для чего? Чтобы посмотреть, могу ли я стать прислужником демона?
Звёзды наверху внезапно ускорили ход. Посмотрев наверх, Мендельн подумал, что лицо Траг’Оула почти… Осуждающее.
Ратма, ты порой слишком самовластный. Объясни больше. Расскажи ему о его родословной. Расскажи ему о Лилит…
— Я собирался, — в первый раз оттенок эмоции — раздражения? — промелькнул в голосе фигуры в плаще. — И ты знаешь, что я собирался.
Со временем… — новые перемещения звёзд, новые отображения различных жизней. Они никогда не повторялись. — Всегда со временем.
Ратма вдруг вздохнул:
— Да, пожалуй, я слишком медлю, несмотря на то, что сказал, что нужно спешить, — и принялся спокойно объяснять брату Ульдиссиана. — Мендельн, сын Диомеда, который сам был сыном Терония, который был сыном Хедассиана… Я сообщаю тебе, что ты моей крови, мой потомок… И таким образом, в свою очередь, той, которую ты знаешь под именем Лилит.
И Инария тоже не забудь…
— Об Инарии он узнает довольно скоро, — Ратма внимательно наблюдал за Мендельном с кинжалом наготове.
Но Мендельн не только не возобновил нападение, но даже не выразил протеста. Навыков, которые он усвоил у Ратмы, было достаточно, чтобы отличить правду от лжи.
— Ты не лжёшь, — резко произнёс брат Ульдиссиана. — И ты позаботился о том, чтобы я это знал! — он покачал головой. — Ульдиссиан и я… Мы — её потомки?
— Не только вы, многие поколения до вас. И, как я и сказал, вы также и мои потомки, — отметил Ратма, наконец опуская костяной кинжал. — Число коих гораздо, гораздо меньше.
Мендельн попытался совместить это в единую картину.
— Поэтому она выбрала его, а ты — меня? Потому что в игры играть легче с теми, кто ближе всего к вашей отвратной крови?
На лице Ратмы снова отразилось раздражение, но прежде чем он успел заговорить, звёзды, немного покружившись, снова сформировали Траг’Оула.
Спокойно, — прошептал дракон, как мог. — Если Ратму можно назвать демоном, то также можно назвать каждого человека. Частично от них произошли все вы… Но не стоит забывать также об ангелах… Их роль в вашем создании не менее значительна…
Демоны и ангелы… Утверждение, что он — что каждый — произошёл от таких существ, казалось нелепым. Однако снова благодаря способностям, которыми Ратма наградил его, Мендельн не мог не увидеть, что всё это была правда.
Всё это только подтверждало то, что открыла сама Лилит в ходе своих махинаций. Мендельн в тайне всегда отвергал её заявления, считая, что всё это ложь, направленная на то, чтобы как-то сломить защиту Ульдиссиана. «Но, похоже, лгал только я сам самому себе…»
— Отлично. Ты знаешь, что я должен поверить тебе. Что с того? Я буду твоей пешкой не скорее, чем мой брат будет её!
Ратма сердито вздохнул. Ему, сообразил Мендельн, эти скольжения звёзд говорили о многом.
— Мы не ищем марионеток. Это больше пристало моей матери… И моему отцу, как выясняется, тоже. Нет, Мендельн уль-Диомед, мы ищем не что иное, как любого, кто может противостоять тому, что должно было свершиться ещё в самом начале…
Дракон наверху зашевелился. В некотором смысле Траг’Оул был для Мендельна куда более эмоциональным существом, чем мужчина, с которым он сюда переместился. Потому, когда исполин заговорил, Мендельн без труда ощутил безотлагательность, которую Траг’Оул хотел передать.
Ратма говорит о неудаче своего отца, — объяснил дракон. — Неудаче утаивания Санктуария от тех, кто за его пределами. Пылающий Ад уже знает… И, спасибо безумству Лилит, Высшее Небо тоже скоро обнаружит этот мир…
От Лилит Ульдиссиан, — а потому и Мендельн, — слышал название, данное их миру теми, кто создал его. Демонесса также упоминала что-то из ранней, очень бурной истории, но она никогда много не говорила, насколько он помнил, о том, что случится, если все те, от кого прятались беглецы, узнают про существование Санктуария. Раньше он думал, что теперь это уже неважно, но теперь выяснялось, что это очень, очень существенно. В самом деле, ужас пронизал брата Ульдиссиана насквозь, да так сильно, что он едва сумел выпалить: