Пройдя в дальнюю комнату, в которой хранились в основном книги старых изданий, и притом уже снятые с абонемента из-за своей необратимой ветхости, Константин Нестерович осмотрелся. Перед ним покоились признанные образцы ликвидации безграмотности и самой высокой в мире читаемости на душу населения. Тома абы как были сложены небольшими стопками и без мал-малёшенького уважения к их заслуженным авторам. Некоторые были обвязаны тонкой бичевой, по-видимому, в скором времени готовясь отбыть в качестве заунывной макулатуры в утиль. Однако, пришедшие в негодность по эстетическим соображениям, они всё-таки не стали той самой копеечной макулатурой. Над книгами ещё витала невесомая аура познания, искушая прикоснуться к их нетленной добродетели и вечному совершенству. Искатель неувядающей силы решил взяться за дело быстро и безотлагательно.
Что надеялся молодой человек обнаружить в этой забытой старости, он нисколечко не ведал, но искал неистово, с чутьём алчущего степного зверя, шаг в шаг идущего по кровавому следу своей приманчивой добычи. Ярому энтузиасту нельзя было отказать в типичной педантичности служебно-розыскной деятельности и безустанной старательности. Он чуть ли ни нюхал и ни брал на зуб очередной листок классического издания, подвергая сомнению и тщательному досмотру каждый намеренный перегиб какой-нибудь страницы или неаккуратно надорванный корешок зачитанной до дыр книги. Разноперые же записи на полях, не бог весть кем и для чего оставленные копотливой рукой очередного читателя, при этом настораживали осмотрительного следопыта так, как только весьма подозрительный и непрояснённый предмет может насторожить и поставить в ломовую стойку зрелого сапёра. Опрометчивая ошибка или нелепый недогляд были подобны смерти. Константин Нестерович скрупулёзно сканировал всё виденное в свою напряжённую память, но долгожданного озарения почему-то не наступало.
Мережковский оказался слаб: всего два тома. Лесков находился в наглядном избытке, но годы изданий были более поздними, не могущими заинтересовать даже неискушённого любителя. Иначе вырисовывалось с Чеховым. Антон Павлович, как щедро просыпанный жемчуг драгоценных апофегм, был представлен всем спектром давних и нынешних времён, любовно истрёпан, местами обезглавлен и пребывал в убийственном состоянии, в том многообещающем ракурсе, что по встречающимся в некоторых местах обрывочным фразам и недопрочитанности краткость, как сестра таланта, была ещё далеко несовершеннолетней.
Вдруг в одной из толстых, повидавшей виды и влажную липкость заслюнявленных пальцев своих держателей, книг времён нэпа (а ведь уже на нет бесповоротно сходил век двадцатый), случайное упоминание о котором уже показалось бы весьма странным фактом для послевоенного книгохранилища, и которая, видимо, была подарена библиотеке частным лицом в годы массового развития культпросвета, Константин Нестерович узрел жёлтый листок. Этот плоский посланец бумажной мануфактуры из необозримых далей читательского ликбеза едва различимо торчал между сплюснутых страниц застарелого издания, как нарочно, выбиваясь наружу небольшим уголком инородного вложения. Вполне понятно, что листок неминуемо привлёк взгретое внимание жаждущего мечтателя, по телу которого пробежала усладительная дрожь восторга, а в шарящей голове уже начал складываться харизматичный сюжет чего-то перманентного и скандального.
Извлекая посторонний листок из тома, Пестиков увидел, что записи на нём исполнены от руки и чернилами, в этой связи представ по теперешним временам весьма позабытой канцелярской редкостью. Шариковые и гелиевые стержни и лень, сопряжённая с необходимостью в постоянку заправлять перьевую авторучку, тем более иметь для эпистолярных изысков чернильницу-непроливашку, во многом изменили отношение человечества к письменности, отдав её на растерзание ксероксам, принтерам и прочим хитростным машинкам, в коих удобные клавиши на клавиатуре вобрали в себя все имеющиеся навыки грамотности. Но в данных условиях вопрос о чернилах возник скорее по догадке, так как следы каллиграфии были уже почти неубедительны и выцвели, зато чертёжные рельефы, сделанные жирным красным карандашом, хорошо просматривались на этой полупустынной частичке фолианта.
Предприняв неудачные подходы в идентификации имеющегося почерка, в частности для категоричного выяснения того неизбывного факта, представителю какого сословия могла принадлежать рука, сделавшая словесные борозды на бумажной ниве, молодой человек уветливо сжал ветхий листок в своих коротких пальцах и тихо восторжествовал. Классики не подвели!