Между тем, у Константина Нестеровича вызывала состояние патологического шока и пика нервозности та перспектива, что над ним просто надсмеются, обвинив в чём-то недотёпистом и глупом, а хуже всего, в столбовом блефе. Хотя молодой человек и выглядел неискушённым в обращении с простым золотом, но отличался неразрушимой правдивостью. Во всяком случае, щёки его способны были наливаться румянцем стыда, а кончики ушей гореть, как после поучительной трёпки в детстве, если он начинал привирать. Посмотреть же на себя в зеркало со стороны правдивец не догадался, отчего во внешнем лоске зримо проигрывала краснота зардевшихся щёк. А, впрочем, за последние дни наш герой настолько запутался в реальности и утопичности происходящего с ним, что уже не мог однозначно настаивать, а была ли подводная пещера с несметными богатствами на самом-то деле. И плавал ли следопыт на резиновой лодке в центр Залещинского озера с целью погружения на его золотое дно в поисках этой расписанной пещеры. И пил ли для делового взаимопонимания дурманящую водку с дедом Сашкой и без него, или всё явилось следствием чертовски чувственного восприятия рассказа о Петровиче. Но навылет энтузиаста сенсационных находок сбил с толка свершившийся факт международного контакта. В нём, конечно, было что-то доброе, человечное, но как-то уж очень легко этот момент отошёл на задний план и теперь выглядел вовсе не фактом, а уликой (думать о трагической гибели обоих напарников не хотелось вовсе). К тому же, как обухом по темени, потерявшиеся на озере, мистер Икс и фантаст Герберт Уэллс так быстро сменили свою личину на простоватых посланцев Общества рыболовов-любителей, что контактёру и сострадать-то не пришлось. Бесспорно, эти невзрачные людишки, смутно напоминающие их образ и явившиеся к нему вчера с несложными инструкциями, не отличались ни английской жеманностью, ни французской открытостью, ни американским рационализмом, – в них вовсе не было ничего редкостного, даже африканского загара субтропического королевства, а воздух по ослышке вряд ли наполнял аромат утончённого мужского парфюма.
Константин Нестерович ещё долго бы сетовал на превратности судьбы, проводя пытливые диагонали и параллели через покрытые мраком бугры и впадины умственного рельефа, но отступать не собирался. Он должен был хоть лопни явиться на заседание вышеупомянутого общества в десять утра, дабы безраздельно и без изъятия выяснить своё героическое предназначение и получить, если не звание пионера золотых глубин, то без обратноосмотического фильтра испить до дна чашу горького разочарования. Лишь ожидаемая публичная оценка могла в один миг развеять все его гнетущие сомнения.
И только на шумной улице, выбравшись из тесного пространства уютного жилища, молодой человек по-настоящему задумался: а что им движет? Ему не стоило большого труда вспомнить адрес общества, доходчиво изложенный курьерами при даче инструкций, но он этого не делал, а от бедра и беззапретно шагал в каком-то предначертанном направлении. Его спешащие ноги, как запрограммированные, выполняли чью-то скрытую команду, и Константин Нестерович даже не сомневался в правильности выбранного пути. Надо ли при этом поучающе говорить, как он должен был отнестись к гладко вылизанной чёрной кошке, шустро перебежавшей ему верную дорогу, с обеих сторон окружённую декоративным заборчиком? Молодой человек попросту не заметил её присутствия, трижды обильно не сплюнул через левое плечо и не стал смехотворно перепрыгивать через оградку, дабы спасительной стороной по кривой обойти это суеверное место. Засевший внутри полярный компас провидения не позволял идущему локомотиву мечты таких несерьёзных вольностей, и он двигался по прямой.
Дом, в подъезд которого он намеревался войти, показался Константину Нестеровичу чем-то знакомым. С фасадной стороны к строению примыкало невысокое крыльцо, напоминающее парадный вход в апартаменты градоначальника. Во-вторых, – вид нескольких металлических решёток на окнах первого этажа весьма походил на жандармский участок, где молодому человеку пришлось дважды сидеть в неприглядном заточении. Третьей тенью в роли подсказки была крутая железная крыша, венчающая трёхэтажную постройку и придающая ей большое сходство с тем зданием, где квартировали слепые жулики и хитрый карлик (примечательным на ней была длинная труба дымохода, далеко выходящая за край конька, с металлическим штырём громоотвода, согнутым, как лук). На это указывал и находящийся рядом сквер, в котором скромный служащий библиотеки впервые очутился с покойным графом Томиным. Но самый большой всплеск его отточенной памяти вызвала цифра десять на голубом указателе стены представившегося дома. Так, в придачу, и должно было выходить, ведь здесь размещался пансион мадам Фирсовой!