Приспособлено разместив стекло над включенной настольной лампой и в меру просушив бесценную находку, Константин Нестерович обложил её пластами белоснежной туалетной бумаги и засунул всю эту многослойную сборку для окончательного исправления между страниц чьих-то бессмертных мемуаров. Литература такого рода почему-то всегда печаталась на хорошей рыхлой бумаге, могущей вобрать в себя остатки любой сырости. Сверху на книгу в качестве тяжёлого пресса он взвалил полуторапудовую гирю с клеймом производителя и указанием на эталонную точность изделия, отчего по тренированным мышцам крепыша пробежала волна удовлетворения за покорённый вес. Мемуарные скрижали и увесистый спортинвентарь моноблочно задавили посланца из прошлого, тесно припирая его в недрах бумажного пирога.
Выемка фрагмента была произведена через полчаса, когда туалетная промокашка и почтенные страницы памяти полностью обезводили заложенный в них лист, обоюдно просохли и придали последнему присущую и добротную стойкость. Своим видом негнущийся листок напоминал бравого оловянного солдатика из андерсеновской сказки (и это повторное сравнение было намного лучше караула у дверей туалетной комнаты), где лишь жаркому огню представлялось по силам разрушить данное единство химического синтеза и неизмеримой любви к классическому прошлому.
Надев чёрные очки и придвинув пинцетом экспериментальную бумагу на просвет к настольной лампе, Константин Нестерович сумел неторопливо и доподлинно прочитать написанное. Сердце мечтателя учащённо забилось, а клокочущий мозг стал уносить донельзя раззуженного следопыта из числа самых приземлённых людей в стан великих мира сего. Были благородно отпущены и тотчас же позабыты все прошлые неприятия и сомнения, без пустяшных оговорок прощено излишнее фантазёрство и поспешность, вынесено за пределы квартиры чуждое неверие. Затаив дыхание, наш герой отважно последовал за непостижимым провидением.
Внутренний голос второй раз за день спросил Константина Нестеровича: «Быть или не быть?» Это выглядело даже до необузданности вызывающе, но рассуждать в данную пору приходилось по-современному, уж никак не в такт средневековой медлительности. Молодой человек зарделся скромным румянцем и, поборов в себе многолетние ростки совести, вот уже тридцать лет пробивавшиеся в нём к заоблачному свету справедливости, не колеблясь, постановил: быть! Вот чего никогда не следует выпускать из собственных рук, так это той приверженной выгоды, что дарует нам случай.
Пестиков млел. На помаранном листе, вероятней всего, был приведён математический расчёт чьего-то финансового состояния. Колонки цифр, и только знаки сложения и умножения не оставляли сомнений для иного вывода. Кроме того, бумага вмещала в себя карандашную схему, на которой скрупулёзно и было указано то место, где это богатство спрятано. Здесь имелось название определённой улицы, чёткие номера дома и нужной квартиры, но вот что следовало искать и где это всё находится во вселенских масштабах? Химический эксперимент не добавлял к истине ни слова.
Получалось так, что в своё, но теперь уже далёкое доревизионное, по словам Татьяны Васильевны, время, или, чего не бывает вовсе, при царе-батюшке, оплошливый читатель забыл этот заповедный расчёт в принесённой позже в библиотеку книге, нисколько не утруждая себя щепетильными раздумьями о томно ожидающих потомках. Чертил он укромный план и рассчитывал суммы не угадать из каких меркантильных побуждений, может быть, и намеревался половину богатства отдать на благотворительные цели, да вот лишь операция математического деления на листке-то и не просматривалась. К тому же нерасторжимое сочленение карандашного рисунка и цифр шестого порядка, точно, не было рассчитано на многочисленные вопросы грядущих потомств.
Константин Нестерович, силясь свести концы с концами, стал припоминать год издания найденной книги, но не смог вспомнить даже её названия.
«А, впрочем, ерунда, – решил он, – адрес-то неабстрактный имеется, правда, в каком же городе расположена эта самая Вторая Мясницкая улица?»
В последовавшую за долгими изысканиями ночь ни длинные, ни короткие сны Константину Нестеровичу не снились даже постскриптум, чему он немало удивился, проснувшись поутру. Драгоценный листок лежал на его письменном столе такой же гладкий и сухой, но что это? Он был абсолютно пуст! Ни на просвет, ни после повторного тщательного вымачивания, высушивания и выпрессовывания в прижимистых мемуарах полученный плод алхимии не явил никаких прежних записей. Сгоряча даже закралось корявое сомнение в том, уж ни всемогущий ли порошок «Тайд» стал виной такой бесследной очистки, составив по оплошливой промашке прочную основу раствора-конгломерата. Кроме того, и недавно столь чёткие жирные следы красного карандаша нежелательным образом потеряли свою исконную линейную колею и рассыпались остатками пыльного графита по путанным бумажным ворсинкам. Бесследно исчезла не только вожделенная схема предстоящих розысков, но и, как мифическая Атлантида, гибла на глазах неизведанная доселе земля, вместе с которой в далёкую морскую бездну навсегда утопали и нещупаные отрадно и так заманчиво обещанные классиками сокровища. Отделаться от проигрышного наваждения, как от дурного сна, казалось, не мочь.