Константин Нестерович опять вернулся через сцену в зрительный зал и сел во втором ряду партера. Только сцену к этому времени закрыли занавесом (на что готовый зритель как-то не обратил внимания), да и номер места он себе не выбирал. Вокруг, шаром покати, было пусто, но молодому человеку почудилось, что зал полон духом неразличимых зрителей. Они не шумели, не вставали со своих кресел, предваряя громкие выкрики сердечного удовольствия, а оставались такими же, как и он сам, вполне заинтересованными людьми, но из невыдуманного сна. В то же время наш герой с какой-то грустью ощутил, что весь бездействующий мир по эту сторону рампы выглядит весьма обыденным и пресным, без приключений и находок, миром созерцательным, и его с опережением потянуло обратно.
Однако тут, исполняя главный ритуал театрального действия, без хлопков и лязганья величественный бархатный занавес поехал в разные стороны, зажглись боковые софиты, и представление началось.
Перед глазами замершего зрителя открылась голубая гладь озера. На тихой поверхности мерно покачивалась рыбацкая лодка, а в ней при вёслах, зорко всматриваясь в окружающую обстановку, сидел попечительный дед Сашка. Чуть поодаль из воды выглядывала чешуйчатая голова странного чудовища. Константин Нестерович обомлел от удивления: неужели этот сюжет ещё не отыграли? Когда уж успел высохнуть чехол в ванной комнате, а тут его опять мочили? А лапаногое было живым?
Старик, как доброму дружбану, подмигнул прельщённому зрителю правым глазом и, неторопливо погрёб к тому месту, где из водной стихии выступала шарабанная часть бутафорского зверя. Только торчащая голова оказалась вполне живёшенькой. Она ленно зевнула на ширину прожорливой пасти, повела в сторону волосатыми ушами и настороженно-желанно уставилась на приближающегося лодочника.
Как домашнюю скотину, дед Сашка почесал чудовище за лопушистым ухом, распаляя в нём нежные чувства любви к человеку, и дружески похлопал по толстокожей шее. От полученного наслаждения подводный обитатель выпустил из пасти упругий фонтан воды и исчез в глубине озера.
«Хорошо, – подумал Константин Нестерович, – для сценического действия такая механика прекрасно смотрится, да и дед Сашка ничего, заправский мастер, ишь, как управляет этим творением театральной кухни».
Старик зачем-то пощупал воду рукой, попробовал её на вкус, удовлетворённо сплюнул и, слегка присвистнув, поплыл к берегу.
Следующим этапом поглощения воображения заворожённого зрителя стал приплыв с левой стороны озера-сцены старинной казачьей ладьи. Трое казаков, статно восседая на ней, строго присматривали за четырьмя сундуками, стоящими на дне лодки. Вольное плавание происходило в досягаемом обозрении артельного смотрителя.
– Здорово, ребята, куда путь держим, – живо вопрошал дед Сашка, но тут же, видимо, решив, что в своей странной одежде они здорово сходствовали на пижонистых любителей-браконьеров, жаждущих прихватить дармовой рыбки, уже серьёзно произнёс: – Здесь ловить запрещено, частная собственность!
Однако официальная речь законного блюстителя надзорного порядка не возымела никакого значения. Казаки, не ломая копья о стену моральных устоев, медленным ходом приблизили своё плавсредство к лодке старика и, как обычное дело, с цепенеющим хладнокровием порубали его острыми саблями. Вопиюще, но лишние свидетели их особой миссии были нужны, как собаке пятая нога.
Театральный элемент кровавой расправы (без сожаления и нравственных издержек) вписывался в лирическое настроение Константина Нестеровича, хотя от жалости он и недоумевал, можно ли в такую перегруженную ладью поместить ещё какую-то часть незаконного улова (склоняясь к убеждению, что требования смотрителя были несколько завышенными)? Дабы ничего не упустить, он даже привстал со своего места, чтобы лучше разглядеть: станет ли расчленённое тело бывшего смотрителя падать прямо в озеро, или без усложнений всё ограничится позёрским умиранием на внутреннем днище лодки. Это было важно, так как упади артист в настоящую воду, он тотчас выбывал бы из дальнейшего спектакля в силу своей мокроты и неспособности принять грим следующего персонажа. В довершение всего, в воду для эффекта можно было сбросить, чего попало, а это скрадывало жизненное правдоподобие.
Между тем, поскольку седовласая голова убиенного оказалась умело отделенной от остального туловища, и тело осталось без вышестоящего управления, то порубленный смотритель, взмахнув для пущего эффекта сухонькими руками, как воздушным пропеллером, упал через борт лодки прямо в озеро. Этот забавный кувырок тут же вызвал прилив громкого восторга у каляных казаков. Они, будто по ленивой привычке, вытерли клинковое оружие о холщовую полотнину и продолжили свой путь мимо опустевшей лодки старика, налаживая протяжную казачью песню о прелестях вольной жизни.