Константину Нестеровичу эта мизансцена очень понравилась, и он умиротворённо уставился во вздёрнутые усики игривого повесы. Зная незлобивую натуру бывшего сокамерника, не приходилось ожидать ничего дурного.
– Погоняй, братец, гривенник заработаешь, – прикрикнул в спину кучера Веденеев, – погоняй!
Однако работник частного извоза надсадно натянул вожжи на себя, и его гужевое тягло встало, как вкопанное.
– Никак не можно-с, барин, – проговорил озадаченный мужик, – уже, поди, вёрст двадцать галопом идём; лошадка-то притомилась.
– Гони, каналья, меня ко двору ждут.
– Ну, ежели ко двору, тогда желательно расплатиться.
– Очумел, – заорал на возницу Веденеев, – вот я тебе, полушечник, расплачусь, – и он быстро вытащил из кармана новенький увесистый револьвер одиночного действия.
«Опять трагедия, – уныло подумал о плохом исходе Константин Нестерович, – ведь явно перебарщивают! Для верного непопадания лучше бы подошёл револьвер двойного действия, а там, глядишь, и вовсе бы до стрельбы дело не дошло».
Откуда в его цилиндропосаженной голове могли родиться такие оружейные познания, не суть важно, но, видимо, прочитав чаяния загрустившего зрителя, присмиревший разом кучер порывисто дёрнул упряжные вожжи, и взнузданная лошадка вновь включилась в галопный трудовой ритм, невзирая на отсутствие центробежного спидометра. Набирая обороты, шумные колёса пролётки трещотками протарахтели в никуда, и вскоре окрест осталась только одна придорожная пыль. Данный спецэффект получился на славу, захотелось даже чихнуть (хотя и походило это всё на «жидкий» театральный дым со сладким привкусом растворённого в нагретой дистиллированной воде глицерина).
В какой-то невиданной круговерти сбоку грянула танцевальная музыка, ещё через секунду сцена вновь оказалась залита ярким светом, мухобойкой прибившим недавнюю пыль, и Константин Нестерович разглядел на переднем плане осанистого Веденеева, кружившегося в вальсе с импозантной мадам Фирсовой.
– Недурно-с танцуют, – громко проговорил какой-то вельможа в декорированном углу праздничной залы.
– Молодость – щедрая пора, – согласился с ним второй.
И тут вперившийся зритель увидел неспешно выдвигающиеся из глубины сцены две очень знакомые фигуры. Одна была градоначальником в парадном мундире с красной орденской лентой через правое плечо, а другая, – и здесь всё поплыло перед глазами Константина Нестеровича, – вообще никак не могла появиться в данном акте. Он зажмурился от негодования собственных ощущений. На театральной сцене творилась какая-то мистификация. Здоровый, цел и невредим, на него надвигался благородный Маркел Антонович, граф Томин. (Ни о нём ли было сказано: «Его ошибка исключена»?)
В своих руках Марусин дедушка держал подобающий резной ларец, в котором без криминальных издержек находилась необыкновенная коллекция его дореволюционного предка. Старинные монеты просто должны были по факту появиться в разыгрываемом действии: это была кульминация и начало эпилога, хотя по внешнему виду сам Маркел Антонович не очень-то был угнетён своей недавней кончиной.
– Не может быть, – закричал растревоженный зритель и бросился вон из зала.
Не вникая, можно ли в академическом театре так резво бегать во время сценической постановки и стоит ли усопшим на веки появляться пред очами невинно скорбящих, молодой человек одним прыжком пролетел партер, несколько рядов амфитеатра и на выходе из пустого помещения со всего маха наскочил на Татьяну Васильевну. Смущённая и незлорадная сотрудница отпрянула назад со словами:
– Да что вы, Константин Нестерович, сегодня же воскресенье, выходной, – ей-же-ей, на работе делать нечего.
– А я не на работе, – строго отрезал мужчина, – я в театре!
– Но театр нынче гастролирует.
– Да что вы говорите, а на открытии какого же театрального сезона я тогда недавно побывал?
– Хотя, всё может быть, – согласно дала задний ход Татьяна Васильевна, – я чего-нибудь сгоряча спутала.
– Спутали, спутали, – пробиваясь плечом вперёд, твердил неучтивый коллега, – да, пропустите же, наконец!