В целом же чудилы неистребимы, и это – ортодоксальная аксиома. Вечная природа возникновения необычных людей так многогранна, настолько самобытна и изобретательна по сути, что ни хитроумные капканы, расставленные повсеместно на безгрешного живца, ни конусные ловчие ямы, образцово выкопанные по самым высшим меркам землеройного ремесла, ни тайные засады бывалых охотников с запальными ружьями и фузеями, не смогут напрямки преградить им путь к внезапному появлению в окружающей реальности. Подобные индивидуумы нарождаются неизменно и абсолютно неотделимы от общего рвущегося протеста в ожидании желаемых перемен. От чудиков нипочём не отмахнуться, никуда не спрятаться. Ведь они – здоровый имплантат человеческого совершенства.
Константин Нестерович Пестиков, молодой человек на взлёте неторопкой карьеры и на удивление скромный служащий публичной библиотеки дворца культуры передовиков легпрома, ничем выдающимся меж сослуживцев книжной обители заметен не был. В образе и подобии он являлся, несомненно, гуманным и прямоходящим землянином, за исключением того анатомического факта, что на разнохарактерном фоне женской части трудового коллектива, отражающем всевозможнейшие вкусы, запахи и степени родства, оставался единственным представителем сильного пола. В этой связи нужных достоинств нашего героя, конечно, упругой рулеткой никто не мерил, но и не принижал сгоряча. Сам же Пестиков даже и не пытался выскочить за условные красные флажки искусственного матриархата, дабы обрести там воображаемую, но довольно-таки рассеянную и шаткую свободу. Все свои житейские интересы покладистый коллега легко сочетал с мнением милых дам и нисколечко при этом не комплексовал.
Как полноценный патриот, Константин Нестерович по-сыновни и преданно любил неугасающие преимущества светлой жизни. В далёком детстве – за дарованную судьбой не тесную дорожку атеистического воспитания (при этом не искушаясь быть совестливым больше того, чего требовали семья и школа, а также очень строгий на нравоучения сосед по дому, дядя Федя, как-то уж настоятельно и уверенно утверждавший, что наша Земля обязательно имеет форму не запечатлённого в людском воображении шарика, а бокодутой украинской груши). В памятной юности – за наивное и волнительное метание между виртуальными бесами, вкупе с разного рода руководящими и направляющими органами всенародного управления, и многострадальным будущим (исходя из весьма туманных перспектив полученного высшего образования). Теперь же, в расцвете накопленных сил и смелого оптимизма, – не критикуя её больше дозволенного, но и не впадая безвольно в сладостную эйфорию.
В проворном уме мол одого человека царил иллюстративный порядок, не требующий постороннего вмешательства для корректировки его собственного мышления. Весь ход жизненных коллизий в ясном и бесстрашном сознании перерастал в нормальное восприятие, и Константин Нестерович наяву почти всегда самостоятельно справлялся с возникающими трудностями. К тому же, бесцельно не плутая в общепринятых толкованиях и устоях морали, все свои практические поступки он старался равнять на литературных отцов такого узнаваемого персонажа, как Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей, принимая незабвенных авторов его авантюрных похождений за истинных знатоков правды жизни. Зачастую своевременная и башковитая подсказка романистов выводила добросовестного почитателя их таланта из заколдованного круга неразрешимых противоречий, а преданное уважение законов не вырабатывало лишнего адреналина с его побочными проявлениями. Но иногда, в простецкой доверчивости к классическому воплощению образа, господин Пестиков излишне перегибал, серьёзно считая виртуозного сына турецко-поданного родителя чуть ли ни троюродным дедушкой по материнской линии.
Если же беспристрастно описывать внешние черты скромного библиотечного служащего, то он не много бы выиграл перед обликом студента семилетней давности. Как и в отгремевшие студенческие годы, в его светло-карих глазах проступали отблески мальчишеского энтузиазма, а уж в правом боку, вероятней всего, не кололо от недостатка романтизма. (Аскетически жертвенная печень вообще не беспокоила своего задумчивого хозяина и без меры не усердствовала в желчегонном процессе из-за отсутствия гурманских излишеств). Прямо обращённый взгляд указывал на чёткое понимание всей суетности вселенского бытия. Густые каштановые волосы на голове были аккуратно подстрижены бобриком с закрученным барашком хохолком на не топорщенном лбу. Роста выше среднего, молодой человек имел широкий и полезный кругозор, а также лёгкую походку спортивно сложенного атлета с ладными бугристыми плечами. (Очевидно, сказывалось некогда пережитое увлечение гиревым двоеборьем и элементами японского каратэ). Одет представитель публичного учреждения был по-рабочему: в серый костюм-тройку дочерней французской фирмы «Вестра Юнион СА» (вызывающе, ибо «МПТШО Большевичка. Сделано в СССР», как бренд, не котировалось), молочно-кремовую рубашку с кожаным галстуком, заколотым недорогой безделушкой в виде жемчужного паучка, и обут в лакированные чёрные туфли на платформе с витиеватыми блямбочками по бокам. Очень недурно на его крепких ногах смотрелись бы и стальные кавалерийские шпоры с тонким металлическим призвоном, но отсутствие под уздой резвого скакуна редкой арабской породы наверняка сдерживало подобную вольность. Творческие жизненные вёрсты покрывались устремлённым ходоком, главным образом, пешком и при ритмичном выстукивании умеренного сердечного импульса в груди. В денежном отношении умственный трудящийся находился в сравнительно стеснённом положении, чтобы брать взаймы у кого-либо до ожидаемой зарплаты, не уповая даже на божеские банковские кредиты. Не очень-то хотелось прослыть на досужем слуху обывателей и пустобрёшных сплетников яростным не материалистом. Дипломное же образование, полученное в гнетущей борьбе неустанных поисков самого себя, когда сопромат и термех вырастали до размеров всесокрушающих монстров, и весенне-осенними призывными кампаниями в районном военкомате, укротительно смиряющими этих самых пугалищ до размеров бесхвостых дворовых шавок, оставляло за приятным представителем мужского индивидуализма верное преимущество нравиться окружающим даже тогда, когда он начинал говорить.