– Приехали, – сказал Маркел Антонович, когда такси остановилось у бордюра тихого и безлюдного скверика со странным названием Неспешная улица, – вот вам за скорую работу, – с тенью насмешки над складывающейся ситуацией сказал старик и просто, по-денежному, расплатился с водителем, искупая настоящей купюрой последние элементы логики в затуманенной голове нерасчётливого мечтателя.
Молодой человек только и успел, что подивиться тайному, въяве нескрываемому, сговору двух спевшихся сообщников, как из тени сквера, словно они выросли из-под земли, к приехавшим пассажирам тут же подошли двое незнакомых мужчин в чёрных очках и с длинными тонкими тросточками в руках. Освободившееся такси тем временем бесследно растворилось, будто бы и в помине не значилось всей этой умопомрачительной и спорной поездки по тарифу.
Не трудно было догадаться, что это были за люди. Слепые беззвучно и по достоинству поприветствовали Маркела Антоновича, стукнув в такт тросточками о поверхность дорожного асфальта и одинаково кивнув своими бритыми головами в знак уважения. Затем мужчины встали по обе стороны от привезённого посетителя, и уже все вместе направились к ближайшему подъезду одного из обшарпанных жилищ процветающего города. Имеющийся дом был угловым между Неспешной и какой-то другой улицей, а перед упомянутым входом в подъезд возвышалось невысокое каменное крыльцо с выщербленными ступеньками.
Константин Нестерович без лишних разговоров и сам, как слепой кутёнок, слабовольно брёл в сопровождении странных субъектов по незнакомому адресу и в замешательстве ни о чём конкретном не думал. Его свобода с трудом маячила лишь в конце долгого и запутанного лабиринта, вступив в который, он мог бы решиться на храброе бегство, но бежать в таком тесном окружении атлетов никак не выходило.
В дверях подъезда двое в чёрных очках прошли вперёд, видом своих упругих спин и объёмом литых бицепсов давая понять, на чьей стороне спортивное превосходство, и не только в беговых дисциплинах. Когда же двое других остались на щербатом крыльце, Маркел Антонович вовсе не стал щепетильно требовать уважения к своей заслуженной старости и пропустил молодого человека первым. Эстафетный спурт не обещал стать призовым для неискушённого новичка.
При вступлении в слабо освещённый подъезд человеческого обиталища, Константин Нестерович бросил свой интересующийся взгляд на окружавшие людей стены. Опора крыши, как веско заметил знающий старик, они были сносно отделаны мастеровитыми штукатурами и малярами, а после броско и, в жилу, не по смете расписаны в стиле современного подвида Homo sapiens (хотя определение: «человек разумный» было применимо здесь с большой натяжкой). Выкрашенные в полный рост краской ядовито-синего цвета, стены вплоть до потолка переходили в побелку серого, пропылённого наполнения. На потерявшем цвет потолке кучно висели сожжённые спички, чёрными зонами поражения обозначая места своего слюнявого прилипания. Завершившие яркий жизненный путь, обугленные спичечные хвостики вычурно изгибались и щетинились над головами проходивших внизу, волнообразными грязными разводами вокруг себя взывая к сообразному уважению обычных чёрных кошек, из-за которых, видать, здесь давно не ступала нога плутоватого управдома. Повсеместно на не импрессионистском колере стен, ювелирно не утруждая себя в выборе подручных средств, с помощью ногтей, шпилек, гнутых монет и квартирных ключей, не огорчаясь безвкусице самого масляного полотна и не скорбя по утраченной белизне побелки, бездарный Homo решил оставить свой невымываемый трек. Многотеневая гамма от «Миру – мир» до «Васька – дурак» сообщала своему зрителю, что «Ж» друг «М», «Гришка – холуй и иуда», а чья-то «Иринка – надувной матрац».
Этот широкий колорит мысли сшибал с ног: современный человек выходил на новый виток умственного прогресса, ибо дикие не стриженые мамонты и тончайшие особинки древней клинописи в настенной живописи не просматривались вообще. Чему бы можно было ещё в открытую позавидовать, так это строгим, выполненным в духе нынешнего времени, чумным воззваниям типа «Волчеризация», «СНГрешники», «Прихватизация», но более всего – «Президент – отец родной». Надпись была размашистой, от всего сиротского сердца, с прозрачной претензией на элементы готического стиля. Оставалось только не ошибиться, кто же сын и святой дух, дабы во истину уверовать в написанное.
Однако, не искушая себя дальнейшим разворотом всех таинств начертанного народного творчества с его фундаментальными нравственными издержками и дурным запашком самостийной махновщины, Константин Нестерович постарался обязательно сосредоточиться на главном: есть ли хоть малейший смысл в том, чтобы повернуть в обратную сторону, или следует продолжать двигаться рядом с этим странным стариком?