Пока уязвлённый Константин Нестерович спал, погружённый в нервный раздрай от незаслуженно причинённой боли и обиды, прошло много времени, и был ли на просчёт день или вечер он точно не знал. В темнице не имелось решётчатого окошка во внешний мир, дабы найти опору в собственных догадках, и лишь тусклая лампочка под самым потолком накручивала казённые киловатты. Почему и откуда могло взяться это средоточие света в давние режимные времена, молодой человек задумываться не пожелал. Лампочка была дежурной спутницей его современного бытия, полезной и функциональной во всех прочих отношениях, только исключать её из своей памяти насовсем он тоже не стал. Это не являлось рассеянностью как таковой, просто выматывающие подрёберные ощущения быстрее обращали его взор на дела дня вчерашнего, чем на искусственное светило над головой (не говоря о его технических характеристиках).
Незадачливый мечтатель использовал вторую половину негостеприимных суток в полную калитку. Он был уверен, что, поскольку раньше под арест сажали не только мелких воришек, женщин лёгкого поведения и злостных растратчиков казённых денег, но и людей благоприятного преимущества ума, то заточение им служило большую пользу, – они думали логичней и гораздо ёмче, чем в мирской жизни. В этот решающий час Константин Нестерович, как человек далеко не глупый, тоже работал головой в сверхнапряжении. Мыслил он весьма сосредоточенно и так затрудился, добираясь до сути царского предназначения, что, казалось, был близок к возвышенному.
Во-первых, благоразумный знаток начал свой решительный марафон в спрессованном пространстве памяти с момента попадания в поле его зрения странного извозчика. Одежда немудрящего и преданного режиму персонажа, в общем-то, соответствовала старому времени (по фасону и ужасному вкусу уж точно), внешний же облик – отсутствию неназойливого русского сервиса и обилию дешёвых цирюлен, где и усы-то, торчащие, аккурат, во все стороны, поправить по уму нисколько не умели. Самая же речь немногословного собеседника вполне подходила к не засоренному пока международно-сленговыми словами простолюдинству и никак не намекала на устоявшийся опыт поведения и возрастные особенности мужика. Сидячая поза, те же рыжие усы без малой сединки и несосветимая набожность не позволяли считать его ни старым, ни молодым. Да, но что это было у мужчины на кисти левой руки? Наколка. В чём же она заключалась, ведь какая-то простенькая штучка. Однако этого Константин Нестерович вспомнить не смог.
Во-вторых, сам представитель строгого режима – городовой, питающий странную терпимость к подобной преданности извозчика, был одет в прекрасно подогнанную по фигуре и, на пригляд, с иголочки форму (казалось, что она и хозяин видели друг друга впервые). На ногах красовались подтянутые в икрах высокие сапоги со скрипом при ходьбе и терпко пахнущие свежей ваксой. Далее наплечные знаки различия в виде контр погонов, пуговички и городской герб со своим служебным номером на головном уборе. А как, собственно, пахла сапожная вакса в старину, приготовленная из яйца, сбитого с печной сажей и разведённого в уксусе или пиве, или это был воск и льняное масло, а, может, анилиновые краски? Да и самая нижняя пуговица на форменном мундире тоже что-то поколебала в сознании Константина Нестеровича, но вот что, он так и не сумел решить.
В-третьих, съеденное письмо, попавшее по чьей-то неслучайной милости в его тюремное пристанище, – оно просто-таки забрасывало вопросами. Например, ведь кто-то же должен был быть сообщником Маркела Антоновича внутри этой жуткой организации жандармского типа, чтобы допустить спецдоставку нужному адресату? В письме же, собственно, старый коллега предупреждал его лишь о краткосрочной изоляции, дабы смочь очухаться от излишка занюханного в лёгкие сизого дыма, не более того. Для чего тогда все эти издевательства? Правда, не исключался и очевидный подкуп стражников или тюремного начальства. Тогда старик мог действовать, не будучи с ними заодно, но с какой целью, и были ли его действия воистину откровенными? Все эти вопросы остались также без ответа.
В-четвертых, допрос с пристрастием. Константин Нестерович опять недобрым словом вспомнил вчерашних держиморд, но тут же осёкся: а ведь по лицу-то его так ни разу и не ударили, да и тяжёлыми предметами не усердствовали. Такое отношение показалось весьма гуманистичным, хотя и не очень убедительным в пользу ушедшего поколения.
И, наконец, в-пятых, в его голове, похоже, сверкнула долгожданная искра истины, но арестанту просто не дали ею воспользоваться.