Каково же было его последующее удивление, когда в гордой личине официозного градоначальника перед Константином Нестеровичем возник разноликий и беспалый карлик. Правда, это было чисто внешнее сходство, так сказать, портретная идентичность. Градоначальник степенно восседал за огромным дубовым столом, отгороженный от посетителя лакированной стенкой передней части, и определить его рост никак не получалось. У него были широкие плечи, на которых возлежали бахромистые погоны с плетёным аксельбантом. На руках же головы города наблюдателю предстали плотные белые перчатки, что не позволяло на имеющемся расстоянии установить и отсутствие локтемерного пальца.
По прошествии большого промежутка времени с их последней встречи, молодой человек скорее интуитивно, чем наверняка, признал сходство этих двух людей, хотя и мог поклясться, что строгая оплошка маловероятна. Карлик всё же обладал несколько большеватой по объёму черепушкой, оптически придающей ему объёмного роста, а тут плечи и погоны говорили об обратном.
– Прошу, садитесь, – предложил градоначальник, указывая на массивный стул, заранее выдвинутый слугой, – имеете ко мне какое-нибудь дело?
– Как же, – смутился сбитый собеседник, – вы, Ваше Превосходительство, вы же сами назначили аудиенцию. В восемь вечера, да и карету распорядились прислать.
Константин Нестерович сильно нервничал и вообще не знал, как подобает себя вести в данном обсаде. Театр, кажется, продолжал прекрасно действовать и после смерти своего главрежа.
– Извольте собраться с мыслями, сударь, здесь вам не цирк! – грозно распорядился градоначальник.
Последовавшая за этой установкой властителя цезура затянулась бы на неточный временной промежуток, если бы в комнату не вошло третье действующее лицо, как две капли воды схожее со стройным городовым. Только на нём не было той подогнанной формы с иголочки, и лицо украшали щедрые бакенбарды, делающие обладателя оных несоизмеримо важнее и ответственнее, чем уличный порядкораспорядитель. Облачён вошедший был в штатскую одежду, зрительно дающую некоторую вольность начинающемуся брюшку.
«Наверно, коллежский асессор», – промелькнула искра знаний в голове библиотечного всезнайки.
– Я вам докладывал, Ваше Превосходительство, – начал прибывший чиновник, – это тот самый господин со Второй Мясницкой улицы.
Градоначальник сразу же как-то подобрался. В уголках его сжатых в молчании губ проскользнула приветливая улыбка. Казалось, удовлетворённый хозяин города был готов захлопать в ладоши от полученного удовольствия лицезреть столь несравненного посетителя, когда самому Константину Нестеровичу было в прононс не до наигранных шуток. Его, как охотничьим ножом по сердцу, резануло давно забытое название запрятанной улицы, произнесённое по-русски, но с заложенным носом на французский манер, и молодой человек стал напряжённо ожидать непоправимого подвоха со стороны самодержавной власти. (Всё так, в царские времена это являлось частью нашей культуры. О, Франция, о, Париж).
То же, что он услышал дальше, походило скорее на экспрессивные ощущения душевно больного, чем на здоровое восприятие человека с университетской скамьёй за плечами.
– Вот что, уважаемый Константин Нестерович, – проговорило третье лицо, – вы изволите обладать исключительной коллекцией монет усопшего графа Томина, не так ли?
– Совершенно верно. Моя жена унаследовала её от своего дорогого дедушки.
– И данная коллекция, как вы осведомлены, неделима, иначе её рыночная ценность сразу упадёт до минимума?
– Да.
– А как эта коллекция попала в руки последнего графа, вы хорошо помните?
– Не очень, а, впрочем, – Константин Нестерович справедливо подумал, что в данном случае его старый сон о добывании коллекции и происходящее нынче наваждение – одно и то же, – кое о чём имею представление.