- Товарищ генерал-лейтенант, задание выполнили. Бомбили Берлин!
- Спасибо, балтийцы, от всего народа спасибо вам, друзья!
Генерал обнял Евгения Николаевича, горячо поцеловал.
А потом командир вместе с друзьями сел на траву. Земля была теплой, родной и близкой. Полковник трогал ее руками, ласкал взглядом и, кажется, не было еще в его жизни торжественнее минуты, чем эта минута встречи с родной землей.
"И ты будешь над Берлином!"
Героев Берлина радостным щебетанием встретила официантка Тося Валова.
- Кушайте... Кушайте, Евгений Николаевич! Петр Ильич, отведайте икорки... Свеженьких огурчиков, помидорок. Кушайте!
- А где же Фокин? - спросил у Тоси Преображенский, не видя возле себя летчика, на которого больше всего надеялся.
- Фокин? Да он как будто болен. Полковник встал и направился в комнату Фокина. Афанасий Иванович, бледный, лежал на кровати.
- Ты что, болен, Афанасий Иванович?
- Нет, устал, - хмуро ответил Фокин, отводя глаза.
- Ведь мы сегодня именинники, Афанасий Иванович! В Берлин сходили, задание выполнили.
- Евгений Николаевич, - с досадой проговорил Фокин, - я не ходил в Берлин. Я вернулся... Штеттин бомбил. Я... Я не был над Берлином!
И огромная, бритая, словно бронзовая, голова утонула под подушкой.
- Так ты же, Афанасий Иванович, еще будешь там. Непременно будешь. Ну что ты раскис? Не узнаю своего лучшего летчика. Ты не дошел? Но ты будешь в Берлине!
Фокин встал.
- Конечно, буду! Но сегодня, товарищ полковник, не могу спокойно смотреть вам в глаза.
- Да полно тебе, Афанасий Иванович. Пойдем со мной. Там все наши. Ну, поднимайся!
- Мне стыдно... Вы же, товарищ Преображенский, дошли? Вы же дошли?
- Дошли, - согласился Преображенский.
- Вы же бомбили?
- Да, мы бомбили. Хорошо бомбили!
- А погода?
- Погода над Берлином была отличной. Тихая ночь, как здесь.
- Ну, вот видите, - с грустью сказал Фокин. - Была, оказывается, погода. Да, в общем... позор один. Нет, Евгений Николаевич, идите сами к товарищам, а я не пойду.
Рано утром 8 августа 1941 года Советское информбюро сообщило:
"В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина.
В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы...".
На другой день Евгений Николаевич встретил Фокина в библиотеке. Афанасий Иванович сидел с карандашом в руке над грудой книг и газет. Он сосредоточенно изучал материалы о том, как будут ученые наблюдать полное солнечное затмение 21 сентября 1941 года. Затмение начнется на Северном Кавказе, пересечет Каспий, пройдет через Аральское море к Алма-Ате...
- Все ясно, - сказал полковник, посмеиваясь. - По-видимому, старший лейтенант Фокин не собирается лететь в Берлин!
- Напрасно так думаете, товарищ полковник, - возразил Фокин вставая. Я усиленно готовлюсь к полету в Берлин.
- А почему же вы не отдыхаете? Вы спали?
- Нет, я не спал.
- Идите спать, - приказал Преображенский. - Чтобы быть в Берлине, нужно хорошо спать, строго соблюдать режим. А вы что делаете?
Их взгляды встретились.
Опустив глаза, широкоплечий Фокин молча покинул библиотеку.
А спустя два часа самолет доставил почту. Полковник получил письма от отца и жены. Он уже давно ждал от них вестей.
"Дорогой мой! Наверное, крошишь в капусту фашистских гадов?! "Не будет им мало" - это твои слова, а я знаю, что у тебя слова никогда не расходились с делом. Будь здоров, спокоен и хладнокровен, наш дорогой сокол. О Тасе и ребятенках не беспокойся, им здесь хорошо...
Мы с мамой по мере сил и возможностей ведем работу в колхозе. Но вот беда - я-то стар и болен. Хотелось бы винтовку взять... Бить фашистов.
Желаю тебе, мой родной, здоровья, удачи и больших успехов.
Папа".
"Родной мой Евгений, отзовись - узнал он знакомый почерк Таисии Николаевны. - Ты напиши мне только коротенькое письмецо в два слова: "Я здоров". Оно нас успокоит.
...Галюшка уже книжки читает. Вова подрастает. Олечке скоро четыре месяца. В семье у нас появились знаменитые художники. Смотри, читай, любуйся..."
Огромный волжский пароход плыл по реке: высокая труба, две пушки. Бурлящие потоки. Это был рисунок Вовки.
На фоне голубого неба распростерла крылья птица. На берегу реки зеленая поляна. Калиточка из хвороста. И стройный домик с черепичной крышей. Грибы возле забора, цветы в саду. Дорога к домику, и у дороги сосна.
Внизу приписка: "Милый папа. Я жду тебя возле сосны, Твоя Галя".
Полковник с жадностью прочел письма. Однако для ответа уже времени не оставалось. Он торопливо положил дорогие листочки в карман.
И опять глухая, тревожная ночь. Полярная звезда повисла над головой. За дальней туманной дымкой мелькнул прожектор. Луч перерезал желтой прозрачной полосой небо и померк. Взметнулись, будто огненные стрелы, от берега к заливу ракеты. Одна, другая, третья... Неужели фашистские лазутчики сигналят о местонахождении аэродрома?
На старте все гудит. Бомбардировщики разбегаются по невидимой дорожке и уходят в небо.
Василий Гречишников, Афанасий Фокин, Михаил Плоткин, Андрей Ефремов, Евгений Преображенский снова повели воздушные корабли на Берлин.
Вслед за ними стартовали Виктор Александров, Алексей Кравченко, Михаил Русаков, Константин Мильгунов, Евдоким Есин, Иван Финягин.
Холодное море все в клочьях тумана. Сплошной стеной зенитного огня встретил Штеттин.
Самолеты летели меж двух ярусов пламени. Пересечения прожекторных лучей брали их в клещи. Черные пожарища виднелись внизу - следы недавней бомбардировки.
Над Берлином Преображенский взял курс на запад, к вокзалу Вицлебен, Ефремов нацелился на Шпандау, Плоткин висел над Лихтенфельдом.
Фокин наверстывал упущенное: он донес свой груз до сердца фашистской Германии. Его бомбы точно ложились в цель. Забыв про все, он кружил над Берлином. Последние бомбы на мгновение осветили мрак вспышкой пламени.
Самолет Фокина лег на обратный курс. Уходя от цели, экипаж попал в огненное кольцо. Более сорока минут зенитные прожекторы не выпускали Фокина из своих цепких лап, в воздухе рыскали истребители-перехватчики. Их сильные фары поминутно сверлили темноту. Но стрелки-радисты Николай Лукичев и Валентин Белов не дрогнули. Они вели точный заградительный огонь и не подпустили ночных перехватчиков к самолету. Сумели вырваться из огненного ада.
Потянулись томительные часы обратного пути.
- Под нами Данциг? - устало опросил Фокин.
- Да, - подтвердил штурман Герман Швецов. - Как жаль, что у нас нет бомб!
Температура - минус 46 градусов. Дышать трудно. Штурман протянул руку к столику, чтобы проверить курс. На столике близко лежала карта, но он никак не мог дотянуться до нее. Малейший поворот, малейшее движение вызывали усталость.
- Следи за картой, - прозвучал в шлемофоне голос Фокина.
- Осталось, кажется, немного.
А штурману земля казалась каким-то туманом, потом стала совсем неуловимой. Плыл и прыгал перед глазами компас.
- Послушай, Герман... Герман!
Ответа не было.
- Мы разобьемся, Герман, если ты не будешь мне отвечать.
И опять запрос:
- Петрович, ты жив?
Радист сидел на своем месте, вяло свесив голову. Плотно прижавшись к спинке сиденья самолета, тяжело дышал штурман...
- Петрович, Герман...
И Фокин понял, что теперь надеяться он может только на себя.
Полковник Преображенский возвратился на аэродром поутру. На востоке поднималось солнце, потом промчался ветерок. От залива потянуло прохладой.
На аэродроме находились начальник штаба и комиссар полка.
Произвел посадку Михаил Плоткин. С трудом сошел с крыла, доложил полковнику:
- Задание выполнено. Бомбили Берлин.
Плоткин устало и грузно повернулся, чтобы идти в палатку, но остановился и спросил:
- Товарищ полковник, все вернулись?
- Нет, не все, Афанасий Фокин не вернулся. Нет пока и Трычкова.
- Не может быть...
- Не вернулись! - повторил полковник.
На аэродроме наступила тишина. Преображенский, опечаленный, хотел уже уйти, когда услышал далекий и протяжный гул знакомых моторов.