— Вы нисколько нас не стесните. Убедительно прошу не отказываться. Вы обидите нас.
— Очень, очень признателен вам, — старик со вздохом облегчения сел. — В моём возрасте двенадцать часов работы, пожалуй, многовато. Но, конечно, мы не ропщем, ибо наши затруднения ничто в сравнении с лишениями, переносимыми воинами.
— Да чего там. Простите, как ваше достойное имя?.. Кагава-сан?.. Я всё понимаю, Кагава-сан. Война — это не только битва воинов, но и тяжелый труд всей нации.
— Вы изумительно мудро сказали, господин унтер-офицер. Изволите ехать домой? Извините за нескромность.
— Да, наш поселок в пятидесяти километрах ог Кобэ.
— Ах, вот как. Кобэ порядком пострадал.
— Это печально, но такова воля богов.
Поезд, скрипнув тормозами, остановился. Иссумбоси поднялся.
— Ты как хочешь, Эдано, — решительно заявил он, — а дорога без сакэ — не дорога. Пойду добуду бутылочку.
За окном послышалось пение. Нестройные тягучие звуки становились всё громче и громче. Эдано посмотрел в окно. Из-за ограды маленького вокзала показалась процессия людей в белых одеждах. Под ритмичные удары барабана они тянули слова молитвы…
— Кто это, Кагава-сан? Что они поют? — полюбопытствовал Эдано.
— Это верующие из буддийской секты святого Ничирена. Названия всех этих сект трудно запомнить, одни буддисты разделяются на одиннадцать сект. Вот эти исповедуют евангелие “Белого лотоса”.
— Вы сказали “Белого лотоса”?
— Да. Евангелия тоже мало чем различаются. Главное — они учат верующих стойко переносить все тяготы и горести земной жизни. “Великий Будда, — утверждают они, — живет в каждом из нас, и, значит, горе и беды, испытываемые людьми, неизбежны, разумны, они предопределены в потоке жизни. Несчастья и тяготы проходят, как туман, если люди с ними смирятся, поймут их неизбежность и, таким образом, достигнут блаженства в иной жизни, в другом мире”.
— Простите за любопытство и назойливость — вы буддист?
— О нет. По мне, все религии одинаковы. Люди ищут утешения. Верующих во всех сектах в последние годы стало гораздо больше, — пассажир печально улыбнулся.
В купе ворвался Иссумбоси, потрясая двумя фарфоровыми бутылочками.
— Смотри! Первые трофеи! Теперь признай свою ошибку, недостойный этого напитка!
— Признаю! — рассмеялся Эдано. — Это тоже утешение от невзгод!
— О конечно. Но, господин унтер-офицер, утешение это очень короткое, и не каждый к нему может прибегнуть, а религия всем доступна. Она сейчас многим нужна…
“Религия многим нужна, она утешает. А деда и религия не сможет утешить”.
Они приехали в поселок вечером. Как тяжела была первая встреча! Старик высох, ссутулился, стал ниже ростом. С какой радостью он бросился навстречу Ичиро и как сразу сник, увидев повязку камикадзе. “Внучек, внучек…” — растерянно шептал он, и слезы катились по морщинистым щекам.
Дед плачет! Ичиро был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова, а только обнимал старика. А Тами! Она низко поклонилась Ичиро и сразу вышла во двор. Вернувшись, она оставалась молчаливой.
Поселок показался Ичиро меньше, грязнее. Бедность выпирала изо всех углов, и даже вогнутые крыши домов казались придавленными от невзгод.
Дед, немного успокоившись, стал рассказывать безрадостные деревенские, новости. Сосед убит в Бирме, Его дочь Намико стала взрослой девушкой и мобилизована убирать рис на полях помещика. Сейчас она дома — поранила ногу.
— Каждый день забегает узнать, есть ли вести от тебя. Любит, наверное… Хорошая жена кому-то будет…
Ичиро смутился. В его памяти Намико оставалась подростком, немного угловатым, то по-мальчишески задиристым, то нежной и робкой девчушкой.
— Плохи у всех дела, внучек, — продолжал дед, не замечая смущения внука. — Почти половина призванных в армию не вернётся. Урожай забирают — для армии. Люди недоедают. У нас разве только помещик Тарада да староста недурно живут.
— Тебе, дедушка, теперь будет положен двойной паёк и пенсия. Я назвал тебя как единственное родственника.
— Лучше бы мне не получать этот паек. Да и много ли надо такому старику, как я?
Вскоре сели за стол. Тами раздобыла где-то риса и настряпала для Ичиро любимые им кушанья. Подавая, она просила извинения за скромный ужин.
— Надо было предупредить о приезде, — укорял и дед. — Мы бы приготовились…
Утром дом деда первым посетил Иссумбоси. Он был под хмельком и заявил, что плевать хотел на все собрания и чествования, которые затевает староста. Пусть приходят сюда и говорят, что находят нужным.