…Политика! Она волновала меня еще в юношеские годы. Уже тогда я увлекался ею с какой-то горькой страстью. И мне казалось, будто я уже знаю многое необходимое человеку, увлеченному политикой. Главного я еще не знал. Я не знал, что та политика, которую я наблюдал, приведет к полному краху всех ее участников… И вот я медленно ехал вслед за Гынжами и продолжал вспоминать различные моменты политической жизни, в которой и мне довелось участвовать. Каждый раз, когда я вспоминал о прошедших годах, мне казалось, что они вновь проходят передо мной, и это создавало странную иллюзию, будто можно без конца, снова и снова переживать свою собственную жизнь. А зачем мне это нужно? К чему мне снова переживать свое прошлое?
Вечерело. Солнце склонялось к западу. Моя тень удлинялась, а вместе с ней удлинялась и тень моей лошади. Было тихо, и казалось, что в мире царит безмятежное спокойствие. Самая естественная обстановка для погружения в воспоминания, оставившие в моей памяти тягостный след.
У мира нет границ.
Границы есть у жизни.
У мира нет границ…
…Осенью 1937 года, после пяти лет бесконтрольного управления страной, правительство либеральной партии назначило наконец парламентские выборы. Но при этом оно не подало в отставку, как это полагалось согласно парламентским традициям. У власти остался все тот же премьер-министр Гуца Татареску. Он произносил речи, давал интервью, всячески стараясь уверить всех и каждого, что и после выборов он останется премьер-министром Румынии. Гуца громко уверял, что король, или, как говорили в таких случаях, престол, доверяет только ему, потому что он больше, чем кто-либо, предан династии. Следовательно, никому не удастся заменить его на посту премьер-министра. По словам Татареску, выходило, что вся страна обязана и на этих выборах голосовать только за либеральную партию, единственную партию, которой доверяет сам король.
— Если случится, однако, невероятное и избиратели откажутся голосовать за нас…
Тут Гуца переходил к откровенным угрозам.
— Все десять казней египетских — сущий пустяк по сравнению с горестями и несчастьями, которые обрушатся на Румынию, если ее народ перестанет доверять национально-либеральной партии…
Накануне выборов партия царанистов, считавшая себя выразительницей интересов крестьянства и мелкой буржуазии, неожиданно заключила сговор с легионерами. Автором этого альянса между партией, считавшей себя демократической, и фашистами был вождь царанистов Маниу. Предвыборная кампания, в которой приняли участие и легионеры, и государственная полиция, проводилась в условиях разнузданного террора. Было много убитых и раненых, были пожары и грабежи. Словом, было все то, чем издавна сопровождались все «демократические» выборы на Балканах. В день голосования произошли новые убийства и пожары. Ночью начался подсчет голосов, а к утру выяснилось, что ни одна из соперничавших партий не получила в новом парламенте большинства. Следовательно, ни одна из правящих буржуазных партий не может сформировать правительство. Татареску потерпел на выборах поражение, и король уже не мог снова назначить его премьер-министром. Король должен был найти какое-нибудь другое решение правительственного кризиса. Доверить правление коалиции из мелких партий. Но мелкие партии беспрестанно ссорились между собой и не обладали большим авторитетом. И вот после нескольких напряженных дней утренние газеты сообщили на первых страницах:
«Сегодня господин Ион Михалаке сформирует новое правительство. После долголетней оппозиции партия национал-царанистов наконец-то приходит к власти».
В те годы я редактировал ежедневную газету, в которой пытался честно, не скрывая своих симпатий к левым партиям, информировать читателей о политической жизни страны. И вот я послал репортеров разузнать подробности о формировании нового правительства. К обеду репортеры вернулись и в один голос подтвердили правильность утренней информации, но с одной поправкой:
— Не сегодня, а завтра. Господин Михалаке сформирует новое правительство завтра.
Мне эта новость была не по душе. Я был уверен, что царанистское правительство будет не лучше так называемого либерального правительства Татареску. Я много раз выступал против Татареску в своей газете. Еще чаще я выступал против национал-царанистов. Все мои статьи и фельетоны отличались резкостью тона. (Мне тогда едва перевалило за тридцать, и я искренне думал, что противника можно уничтожить резким словом. С тех пор я успел изменить это убеждение.) Репортеры, знавшие мою антипатию к царанистам, посмеивались и, чтобы еще больше испортить мне настроение, показали мне список предполагаемого правительства. Спиру Милковяну, считавшийся в нашей редакции асом политического репортажа, спросил: