— А вы как думаете, комиссия приедет?
— Вполне возможно…
— И они меня освободят?
— И это не исключено.
— Нет, вы скажите точно, что́ вам известно? Что говорят ваши друзья? Я слыхал, что один из них получил сегодня посылку от своего друга и письмо. Что было в этом письме?
— В письме говорилось, что уже приняты кое-какие меры, он будет освобожден. Но какое значение имеет письмо? Гораздо важнее другое: он получил салями из Сибиу, и этот круг колбасы куда красноречивее письма.
— Как может колбаса быть красноречивее письма?
— А вы видели эту колбасу?
— Нет.
— В ней два метра. Если съедать, как полагается, по два-три ломтика в день, ее хватит до пасхи. Так что размеры колбасы слегка противоречат оптимизму письма.
Майер с моноклем задумывается.. Он прощается с журналистом и идет в барак, где живет человек, получивший колбасу. Мы идем за ним следом.
— Добрый вечер, — говорит Майер с моноклем.
— Добрый вечер, — отвечает человек, получивший колбасу.
— Извините меня, говорят, вы получили посылку — салями из Сибиу?
— Так точно. Могу вас угостить.
— Спасибо. Я пришел не за этим. Я хотел бы, если вас это не затруднит, посмотреть на вашу колбасу.
— Пожалуйста. Вот она! Может быть, хотите понюхать?
— Нет, благодарю вас, я хотел только посмотреть…
Журналист обращается к Майеру с моноклем:
— Ну, как вы думаете? До весны хватит, не правда ли?
Майер с моноклем загрустил и задумался. Но вдруг его осенило:
— А может быть, тот, кто прислал колбасу, имел в виду, что ею будет питаться не один человек, а несколько?
Он пытался успокоить себя. Но ему и самому не верилось, что его объяснение верно. И он ушел посоветоваться с другими знакомыми. Он не мог примириться с мыслью, что останется в лагере.
Помню, с каким возмущением другой заключенный, Барбу, говорил в те же дни:
— У меня потребовали миллион за освобождение из лагеря. Слыханное ли это дело? Миллион лей! Мне так и сказали: дадите миллион — вас выпустят. Не дадите — останетесь здесь. Ну, как можно отдать столько денег?
— Но вы сами говорили, что каждый день лагеря приносит вам убыток в четыреста или пятьсот тысяч лей. Разве не выгоднее вам будет дать им этот миллион? В Бухаресте вы вернете его себе за несколько дней… Может быть, даже за день.
— Видите ли, этот миллион я должен буду отдать им из тех денег, которые у меня уже есть, а не из тех, которые я заработаю. Тут есть разница…
— А когда вы должны заплатить за освобождение?
— Половину завтра, а половину, когда вернусь в Бухарест. Но я не дам. Не дам ни одной леи!
И вот наконец приехала комиссия!
Уже накануне в бараках началось большое волнение. Спокоен был только тот, кто уже договорился заранее и не сомневался в том, что его освободят. Майер с моноклем, хотя он уже обо всем договорился заранее и даже уплатил первый взнос, все еще беспокоился. А может, его обманули? А если председателем комиссии будет не тот, кому вручены деньги, а кто-нибудь другой? И Майер с моноклем без устали обходил всех знакомых и надоедал каждому одними и теми же вопросами:
— Господин Никушор, как вы думаете, меня освободят?
— Почему вас должны освободить? Разве кончилась война? Или режим Антонеску уже рухнул? Мы останемся здесь до конца.
— Остаться здесь? Вы, может быть, и останетесь. Но я, почему я должен остаться здесь до конца? Я никогда не занимался политикой. Со мной произошла ошибка — вы же знаете: вместо того, чтобы арестовать инженера Майера, то есть моего брата, они арестовали меня. Я не инженер Майер. Я Майер с моноклем — это все знают. Во всем Бухаресте есть только один Майер с моноклем. Они должны меня освободить.
— Я думаю, вам надо написать заявление и передать его комиссии.
— Какое заявление?
— Официальное. В котором будет все рассказано. Толково. У вас есть авторучка?
— Разумеется, — говорит Майер с моноклем и вынимает замечательную американскую авторучку. — Вот…
Все смотрят на его авторучку. Хотя тут стоят писатели и журналисты, исписавшие на своем веку тонны бумаги, ни у одного из них в жизни не бывало такой авторучки. Журналист Никушор соглашается написать за Майера с моноклем заявление, и все остальные расходятся.
Но дело этим не кончается. На другое утро Майер с моноклем является в мой барак и робко протягивает мне четыре страницы, исписанные мелким почерком:
— Вот заявление, которое сочинил за меня господин Никушор. Вы не хотите его прочесть? Может, надо что-нибудь добавить…
— Если заявление сочинил господин Никушор, я думаю, что добавлять ничего не придется.