Безобразную толстую женщину, продолжавшую как ни в чем не бывало раскуривать свою трубку, мои вопросы даже не удивили. Она ответила:
— Ну конечно же, работала… Где я только не работала! Всех бояр и не упомнишь. Но боярина Аризана из Клокочева помню. Старый черт — как его не помнить?
Она рассмеялась, показывая зубы. Весь передний ряд был из золота… И я вдруг пожалел, что все еще живу на свете. Пожалел, что я человек. Я хотел бы быть деревом, камнем, чем угодно, но только не человеком.
Замбила все еще не понимала, что со мной происходит. Она продолжала:
— Ну и дьявол был этот боярин Аризан! Один глаз у него был стеклянный. Это бы еще ничего. Только насчет цыган-работников такой подлый был, что страх. И плеть-то у него была пострашнее, чем у самого булибаши…
— Замбила, — сказал я, с трудом переводя дыхание. — Замбила… Ну-ка посмотри на меня и вспомни… Постарайся вспомнить, видела ли ты меня в прежние времена? Вспомни — кто я…
— Что ж, я и так все смотрю на тебя. Все приглядываюсь. И мне тоже кажется, будто мы с тобой когда-то уже встречались. Погоди… Дай мне поглядеть в твои глаза. Да, да…
У нее вдруг изменился голос. Он стал тихим и жалобным. Он стал даже испуганным. Как будто она увидела смерть.
— Глаза, — продолжала она слегка испуганно. — Ох, боже ты мой… Эти глаза я уже видела… Но губы… Что с ними — ветер их выдубил, что ли?
— Да, Замбила, ветер. Губы потрескались от ветра. Только от ветра…
От нас обоих несло вином. И табачным дымом. Мы смеялись. Глядя друг на друга, мы вдруг начали хохотать как помешанные. Мы как-то сразу поглупели. Мы были пьяны. Мы вели себя как пьяницы. Вдруг Замбила схватила мою руку и начала рассматривать ладонь.
— И эту ладонь я знаю. Я гадала по этой ладони…
— Нет, не ты гадала. Гадала мне только Кира, а не ты.
— И я тоже. Но ты забыл. С тех пор прошло много времени, и ты забыл. Мужчины забывают скорее, чем женщины. — И еще раз взглянув на мою ладонь, а потом и в лицо, она продолжала уже другим тоном, жалобным и тоскливым: — Бедненький. Не повезло тебе… Хоть ты и вынул сердце свое из груди и показал его людям, они плюнули в него… Сердешный… Тебе и теперь не везет. Погляди… Скоро твое сердце совсем завянет. И глаза высохнут. Но еще до этого, из них потекут слезы. Ох, много, много слез…
Она вдруг заговорила по-цыгански. Она заговорила на древнем цыганском диалекте, который знают даже не все цыгане. В ее словах, в звуке речи был какой-то странный ритм, напоминающий таинственную песню. Может быть, любовную или песню о неосуществившейся любви. Я подумал: откуда она знает, что произошло со мной в жизни? И откуда ей известно, что ждет меня в будущем?
— Ты пьяна, — сказал я. — Вдрызг… Ты слишком много выпила и сама не понимаешь, что говоришь…
Она снова посмотрела на меня и вдруг заговорила своим прежним голосом. Да, именно своим прежним, молодым голосом, который я не забыл:
— Ты… Ты тот самый?
Я сказал:
— Ты юбисардама-ман?
Я сказал это просто, как будто и не прошло столько лет. Как будто я всегда говорил по-цыгански.
— Сар-ти-на юбисардем-тут, — ответила она. — Ты тогда уехал в город… А я ведь любила не только тебя одного. Я любила и других. Я многих любила. Поэтому Стурзя и купил меня у булибаши по дешевке…
Она рассмеялась. И снова показала свои зубы, свои золотые зубы. Она хохотала. И ее живот, огромный и толстый живот, и жирные груди колыхались от хохота.
— Помню я тебя, очень даже хорошо помню… Ты уехал в город и стал господином. Ты стал боярином. Вот чудеса-то. Ты же был батраком у боярина Аризана. Ты был слугой. А теперь сам стал боярином…
Я действительно был слугой у боярина Аризана. Не очень-то верным, но слугой. Теперь она втемяшила себе в голову, что я сам стал боярином.
— А знаешь ли ты, почему я пришла к тебе тогда, ночью? Из жалости… И другие приставали ко мне, покою с утра до вечера не давали. Но ты был не таким. Уж больно ты был печальным. К тому же еще и хромым. Вот я тебя и пожалела… А теперь ты стал боярином. Старался, наверно, мучился, ночей не досыпал… На твоей ладони этого нет, но на лице все записано. Ах ты, несчастный… Думаешь, стоило так стараться, так мучиться?
— Может, и не стоило. Не знаю.
— Не стоило, сердешный. Меня послушай — не стоило!
Я молчал. Замолчала и Замбила. Она задумалась. Потом сказала: