Глядя префекту в лицо, Орош спросил:
— А где вы встретили Дарвари?
Бушулянга ответил преувеличенно спокойно:
— На улице. Город у нас маленький. Стоит только выйти на улицу, и обязательно встретишь знакомых.
Орош усмехнулся, но ничего не сказал. Мосорел Бэрбуца, который явно не успел выспаться и все время зевал, вмешался в разговор:
— Не пора ли открыть собрание, товарищи? Давайте приступим к делу серьезно, по-рабочему.
Когда мы вошли в зал, он уже был битком набит молодежью. Вглядываясь в лица собравшихся, я был поражен их бледностью, худобой, у многих молодых людей были оливково-зеленые лица с бескровными, пепельными губами. Я подумал: все это от недоедания… Я видел на своем веку немало голодных людей. Было время, когда я и сам голодал… Молодых людей не так жалко, молодые поправятся, забудут… Молодым еще жить да жить.
Голод — прямое следствие войны. Но разве только война виновата? Я видел голодных и до войны. И нищие села я видел с детства. Так было еще до первой мировой войны. И после нее. Стоит ли все валить на войну?
Молодые люди и девушки, собравшиеся в зале, были пропагандистами. Открывая собрание, Орош поблагодарил их за проделанную работу — почти все они недавно вернулись из деревень. Не успел Орош закончить краткую вступительную речь, как в первом ряду поднялся необыкновенно худой юноша с почти детским, безусым лицом и попросил слова.
— Нам пришлось нелегко, — многозначительно начал юноша, когда ему дали слово. — Вы должны знать, что обстановка в селах сложная…
И он стал, волнуясь и запинаясь, рассказывать о грязных дорогах, по которым им пришлось шагать под непрерывным дождем из села в село, о голоде и прочих лишениях, которые им довелось испытать. Рассказал он и о врагах, о тех, кого распропагандировали попы и помещики, о крестьянах, поверивших, что новое правительство — исчадие ада, что в случае победы на выборах оно заставит их всех есть из одного котла, как в казарме. Тщедушный паренек говорил долго и убедительно. Поразила меня в нем восторженность, соединенная с трезвым расчетом. Он отнюдь не отрывался от реальности, но ни в малейшей степени не хотел с нею считаться. Орош слушал его, улыбался и что-то записывал в свой блокнот. Должность у него такая, подумал я, ему нельзя не улыбаться. Что бы ни случилось, секретарь уездного комитета партии должен оставаться оптимистом.
Потом выступали и другие ораторы. Все они говорили примерно одно и то же. Все рассказывали о трудностях — просто, без лишних слов, не жалуясь, но стараясь довести до сведения старших товарищей всю сложность обстановки. Чувствовалось, что все говорят искренне, ничего не утаивают.
— Мы старались сделать все, что в наших силах, — сказал один из выступавших. — Но мы встретили немало крестьян, которые ругали нас последними словами. «Кто вас послал сюда? — спрашивали они. — Хотите осчастливить нас? Обещаете молочные реки? Ненужны нам ваши обещания. Не нужны нам ваши молочные реки. Ничего нам от вас не нужно!» И снова — ругань…
Орош усмехнулся и сказал:
— Ладно, товарищи, надеюсь, вы не обиделись. Господа бога тоже ведь частенько ругают, но он не обижается…
Слова Ороша вызвали неожиданное оживление в зале. Кто-то из задних рядов громко спросил:
— Значит, бог есть, товарищ секретарь?
Ему ответили громким смехом.
Потом слово попросила высокая, очень ладно сложенная девушка с румяным лицом и зелеными глазами. Она была очень красива, ее не портили ни спутанные, непричесанные волосы, ни бедная одежда.
— Товарищ секретарь, — начала она звонким и решительным голосом. — Здесь уже многое говорили о нашей работе, о достижениях и о трудностях. Мне тоже хочется рассказать вам об одной трудности, с которой мы столкнулись. Посоветуйте, как ее преодолеть. Вот, к примеру, наша бригада состоит из двух девушек — меня и товарища Флорики Думитреску, и двух парней — товарищей Гуцы и Илие…
Она оглянулась и громко спросила:
— Вы здесь, товарищи?
Хмурый мужской голос ответил:
— Здесь… Мы здесь…
— И вот, — продолжала девушка прежним тоном, — на первых порах все у нас шло хорошо. Но потом… потом началось безобразие… По вечерам, когда мы укладывались спать — а спать приходилось где попало: в примариях, на полу, или в крестьянских хатах, тоже иногда на полу и без света, потому что в селах нет керосина, — вот тут-то и началось безобразие… Товарищи Гуца и Илие стали к нам приставать: товарищ Гуца приставал к Флорике, а товарищ Илие ко мне… Мы-то, конечно, отбивались и говорили им: нет, товарищи… никак нельзя… А они: почему же нельзя? Мы, говорят они, на вас женимся… А мы отвечаем: хорошо… мы согласны — поженимся… А они: что ж нам, ждать до женитьбы?