В зале раздался смех. Многие слушатели стали аплодировать. Я посмотрел на Ороша — он даже не улыбнулся. Он как будто помрачнел.
— Я могу продолжать, товарищ секретарь?
— Продолжай…
— Прошу слова! — крикнул из зала тот самый парень, который на вопрос девушки ответил: «Мы здесь».
— О чем ты хочешь говорить? — спросил Орош.
— Я хочу подтвердить то, что мы им говорили наедине: мы поженимся. Даем слово, товарищ секретарь. — Он обернулся к кому-то сидящему позади: — Правильно я говорю, Гуца?
— Совершенно правильно, — ответил Гуца. — Мы на них женимся. Слово есть слово.
В зале снова раздались смешки и аплодисменты. Но Орош все еще сохранял мрачный вид.
— Продолжай, Мария, — сказал он девушке. — Теперь можешь продолжать.
— Мне нечего больше сказать, товарищ секретарь. Если они и в самом деле собираются взять нас в жены, то мы… в общем, мы согласны… У нас нет возражений, Товарищи!.. Но сначала мы должны пожениться… А уж потом… Иначе нельзя, товарищи. Никак нельзя!
Я посмотрел на часы, был полдень. Значит, прошло еще полдня жизни всех участников собрания, но никто из них об этом, конечно, не думал. Никто не думал о том, что пройденные часы уже никогда не вернутся — часы, проведенные в полутемном и плохо проветренном зале. Может быть, если бы такие мысли чаще приходили людям в голову, жизнь потеряла бы ту счастливую беззаботность и легкость, с которой мы способны отдаваться всем благородным и великодушным порывам.
Пока шло собрание, я все поглядывал на Мосорела Бэрбуцу и видел, как он борется с зевотой. Потом я услышал, как он многозначительно сказал Орошу, что хочет выступить в самом конце. Орош почему-то не посчитался с этим пожеланием и вскоре предоставил ему слово.
— Но я же просил дать мне слово в конце собрания, — недовольно пробормотал Бэрбуца.
— А почему обязательно в конце? — возразил Орош. — Почему не сейчас? Говорите… Мы вас внимательно слушаем.
Мосорел Бэрбуца поднялся на трибуну, победив последний зевок, и сразу же стал метать громы и молнии! Товарищ Орош высказал пропагандистам благодарность, но он, Мосорел Бэрбуца, человек из центра, с этим не согласен. Он не удовлетворен и самокритикой пропагандистов. Ведь они могли бы сделать значительно больше. Они все молоды, а молодежь должна работать. Побольше работать и поменьше разговаривать. По его мнению, самокритика молодых пропагандистов не была искренней. От нее попахивало оппортунизмом! Да, да… это настоящий оппортунизм. Это и самомнение. И самоуспокоенность. Кое-кто готов почить на лаврах. А кое-кто готов смотреть на действительность сквозь черные очки. Видеть только плохое. Тут много говорили о непролазных дорогах, о грязи, о бедности и даже о вшах… Как это понимать? Вот уже второй год, как страной управляет народное правительство. Господству буржуазии положен конец. О какой же грязи можно теперь говорить? Где они видели грязь? Зачем говорить о бедности и заострять внимание на вшах? Это тоже оппортунизм чистейшей воды. Или даже кое-что похуже. Неумение видеть главное. И потеря бдительности. Именно теперь, когда мы на каждом шагу сталкиваемся с саботажем классового врага… Да-да, говорить надо о саботаже. Он, Мосорел Бэрбуца, не боится слов. Если пахнет саботажем, он скажет об этом открыто. Саботаж есть саботаж!..
Бэрбуца продолжал разглагольствовать в том же духе. Он задавал риторические вопросы и сам же на них отвечал. Потом он перешел к угрозам. Он угрожал всем — молодым пропагандистам и секретарю уездного комитета партии. Он скоро вернется в центр. Он пойдет наверх и доложит обо всех недостатках в уезде Телиу. Он никого не собирается покрывать. Да-да, никого. И руководящие органы примут меры. Это будут крутые, решительные меры. Партия всегда принимает решительные меры. Иногда даже очень решительные…
После Бэрбуцы выступил Орош и подвел итоги. К моему великому изумлению, он не отверг критику товарища из центра. И даже обещал поразмыслить над замечаниями товарища Бэрбуцы. Орош ни единым словом не обмолвился о своем положении в партии, о том, что он старый революционер-подпольщик. Он, как всегда, говорил просто, скромно и снова вопреки замечаниям Бэрбуцы горячо поблагодарил молодых пропагандистов за их работу.
Собрание закончилось пением «Интернационала». Бушулянга был в восторге от выступления Бэрбуцы.