— Ты убил ее, Ифтодий? — спросил он, глядя на неподвижную лису.
— Убил… Из-за шкуры… Вишь, какая у нее шкура важная? Она мне пригодится.
Ифтодий Гынж слез с лошади и, подняв с земли мертвую лису, подошел к своим сородичам, которые подъехали поближе и молча наблюдали за этой сценой. У лисы глаза оставались открытыми, но в них уже не было жизни… Мертвые глаза…
Я спросил:
— Зачем ты ее убил?
— Ты что, не слышал? Из-за шкуры. Мне нужна ее шкура.
Мы продолжали свой путь… Подул холодный ветер, над лесом нависло большое хмурое облако. Нас окружали теперь старые, кривые деревья. Они были черные, издали казалось, что кто-то обмазал их стволы нефтью или мазутом. И все же в лесу было хорошо, кое-где за черными стволами блестел и желтел полевой простор. Оттуда тянуло запахом сырой земли и ароматами осени.
Мы медленно двигались по лесной дороге. Впереди ехали Гынжи, охранявшие наших пленников. Я ехал сзади. Самым первым, как бы открывая шествие, ехал Ифтодий Гынж — тот, который убил лису. Она свисала у него с седла. С головы все еще капала кровь — большие круглые капли яркой крови, похожие на янтарь.
Ветер все время усиливался, и дремотный шум леса тоже становился все громче и громче, уже казалось, что лес стонет, жалуется. И вдруг, заглушая этот стон, раздались выстрелы. Гынж, охранявший пленников, сразу же соскочил с коня и заставил Босоанку и отца Грэмаду спрятаться за деревьями. Я подумал: «Опять начинается… Теперь будет нелегко».
Нужно было приготовить оружие, но я не успел этого сделать: впереди, среди деревьев, мелькнули фигуры нападающих. Я увидел, что их четверо, все бородатые здоровенные мужики в высоких барашковых шапках и полушубках, перепоясанных кожаными ремнями. Судя по виду, это были сектанты — свидетели Иеговы, которых я уже как-то встречал на дорогах Нижней Молдовы. Но теперь они были с винтовками.
— Эй, вы, слушайте! — закричал один из них решительным голосом. — Нас много в лесу, так что вам не справиться! Мы слуги господни и не собираемся вас убивать.
Один из Гынжей спросил:
— Чего же вам от нас нужно? Почему вы стреляете?
— Отдайте нам господина Босоанку и отца Калистрата Грэмаду. Да поживей, нагл некогда!
— Дулю! — крикнул рыжий Гынж. — Дулю не хотите? Она лучше Босоанки.
Раздался хохот остальных Гынжей. В то же мгновенье один из Гынжей выстрелил в воздух. Бородачи немедленно ответили, и лес наполнился треском перестрелки. Странно было то, что шум свистящих пуль сам по себе не казался мне страшным. Это был веселый шум, веселый и бодрящий.
Бородачи умели стрелять. Они побывали в армии, может, даже и на войне. Они ловко прятались за деревья, залегали в кустарнике. Кто-то из Гынжей бросил в них гранату, но она разорвалась слишком далеко.
— Не будьте дураками! — крикнул Гынж, бросивший гранату. — Убирайтесь, пока не поздно. Убирайтесь подобру-поздорову!
Ему ответили выстрелами.
Ифтодий Гынж крикнул:
— Кидай в них вторую гранату! Это же не люди. Это волки!
Я тоже достал из кармана гранату и вдруг заметил, что машинально ласкаю ее рукой. Я поглаживал холодный металл почти с нежностью. Почему? Потому что в нем притаилась смерть?
От этих странных мыслей меня отвлек худой, высокий Гынж, который подъехал ко мне сзади и стал шептать, как будто боялся, что бородачи, находившиеся на довольно большом расстоянии от нас, все же услышат:
— Товарищ кандидат… Товарищ… Тебе придется спешиться и добраться по-пластунски до наших пленников. Ты останешься с ними, а мы попробуем обходный маневр. Гранаты отдай мне…
Я отдал Гынжу две гранаты и пополз к пленникам. Добравшись до них, я увидел, что Гынжи успели связать их по рукам и ногам и уложить на землю. Босоанка и Калистрат Грэмада, то есть Марей Косымбеску, лежали рядышком в грязи, беспомощные, похожие на бревна.
— Вот видите, господа, — сказал я, подползая ближе. — Мы не шутим. Лежите спокойно, иначе будет хуже…
Марей Косымбеску повернул голову и сказал:
— Это же некрасиво — убивать связанных, господин писатель. Вы же культурный человек. Впрочем, я думаю, что вы этого все равно не сделаете, вы ведь гуманист.