«Ты не мой бой, ты не мой парень…», – хором с Мари отвечает Юлька Билану и, стараясь не напоминать маман об утренних бреднях, на всякий случай перетрясает всю кровать; меняет белье, пахнущее старческим недержанием, на свеже-фиалковое; проветривает спальню; взбивает скомкавшиеся подушки.
«С айкосом стою туплю и правда, пытаюсь забыться. А сердце так искрится», – поют Дима с Мари, и Юлька, как третий лишний, мурлычет через слово, потому что ещё не успела выучить текст песни. Убедившись, что в постели нет ничего жесткого или гремящего, она входит в гостиную, где уже вовсю разворачивается новая трагедия.
– Юля, Юленька… - еле выговаривая сквозь рыдания, причитает маман, – по телевизору сказали, что ты в опасности. Юленька, да как же это? Я ж не смогу без тебя. Я ж больная совсем. Что ж мне делать-то теперь?
Всхлипы перехватывают ей горло, и она издаёт булькающе-свистящий звук, будто проглотила детскую резиновую уточку с пищалкой на брюшке.
– Господи, да откуда ж у тебя столько фантазии?! Тебе бы книжки писать, – бубнит Юлька, выдергивая наушник из уха, и шагает на кухню за стаканом воды и успокоительными.
Мать, в обычное время передвигающаяся исключительно с ходунками, неожиданно резво выбирается из кресла и плетётся следом.
– Юленька, не уходи! Юля, не бросай меня! Я же тебя родила. Я десять часов тебя рожала. Ты не можешь вот так уйти и бросить мать.
Грузное тело при каждом шаге покачивается из стороны в сторону, как старинная игрушка Неваляшка, и Ирина Геннадьевна хватается за всё подряд: за стояк батареи; за рвущуюся с треском штору, за книжную полку, сметая с неё стопку квитанций.
Не успев дойти до пункта назначения, Юлька оборачивается на звуки творящегося за спиной погрома и наблюдает адажио*, достойное Мариинки. Нога Ирины Геннадьевны наступает на белый бумажный прямоугольник, делает скользящее движение вперед, руки в дирижерском взмахе взлетают вверх, и маман вдруг начинает крениться, как Пизанская башня в ускоренной съемке. Белка вскрикивает, но успевает сориентироваться. Оправдывая своё прозвище, она в два прыжка оказывается рядом, роняет к чертям наушник, но успевает поймать холодные липкие запястья и дёрнуть на себя, возвратив «башне» строго вертикальное положение.
«Знаешь, всё отлично, твоя истеричка, больше не плачет, не плачет. В неё влюблён новый мальчик», – еле слышно поёт из-под холодильника Анна Асти в зависшей тишине.
– Юля… Юлечка… – сначала совсем тихо, будто проверяя, миновала ли угроза, произносит маман, а после возобновляет затихшие было рыдания и повисает всеми килограммами на дочери. – Юленька, гель! Ге-е-ель! – снова всхлипывает и из глаз и носа вытекают прозрачные струйки. – Они сказали, гель надо. Купи себе гель. Доча, умоляю. Как же я без тебя?
– Господи, мама… – Белка высвобождается из захвата и подставляет вместо себя дребезжащие, уже слегка перекошенные ходунки.
– Гель! Юленька… – не унимается маман, цепляясь за перекладину сухими «птичьими» пальцами, словно жирная квочка взгромоздившаяся на жердь.
– Куплю! Куплю я этот твой гель. Всё. Успокойся.
Юлька возвращается на проложенный ранее курс, достает с верхней полки темно-коричневый стеклянный пузырек и, перевернув его над стаканом, отсчитывает капли вонючего корвалола, прислушиваясь к цокоту ходунков, шарканью резиновой подошвы о линолеум и тяжёлому сопению за спиной. Только бы эта ходячая «башня» снова не «пизанулась». Поднимать маман с пола тот ещё аттракцион.
Доливая в стакан воды, Белка смешивает коктейль, заменивший Ирине Геннадьевне некогда любимые виски с колой; вливает его между бледно-лиловых губ трясущейся от напряжения женщины и следить, чтобы та проглотила, а не выпустила фонтаном себе на грудь.
– Горько, – по-детски канючит маман, и в этот момент в кармане джинсов начинает вибрировать телефон.
– Господи, – уже в который раз за день поминает Юлька всуе, не глядя, тыкает кнопку и прижимает телефон к уху. – Да! – в динамике тихо и она повторяет снова, – Да! Алло!
Потом смотрит на дисплей и видит моё имя. Выброс адреналина ускоряет сердцебиение. Левое предсердие – правое, левое – правое, тук-тук, тук-тук, тук-тук. Кровь циркулирует быстрее, снабжая мозг повышенной дозой кислорода, и Белка понимает, что это не я молчу, это она меня не слышит, потому что звук идёт не через динамик, а через наушник, валяющийся под холодильником. Панический всплеск переключает мозговую активность с рациональной на импульсивную, и вместо того, чтобы отключить блютуз, Юлька хватает из раковины грязную ложку, падает перед холодильником ниц, прижимается щекой к полу и пытается извлечь «мой голос» из пыли.