– Кто там? Юля, кто там? – испуганно вопит маман. – Юля, это мышь? Там мышь? Юля! Юленька, убей её. Юленька, я боюсь! Ой… – она начинает заваливаться на бок, но успевает схватиться за стол. – Юленька, как я боюсь мышей. Там мышь, да?
– Нет, это не мышь! – стараясь скрыть свое раздражение, отвечает Юлька, извлекая-таки наушник и сдувая с него ошмётки пыли.
«Нет, это не муж», – слышу я сквозь шипение приглушенный Юлькин голос, и брови инстинктивно сползаются к переносице, образуя зажатую между двумя морщинами складку.
– Алло! – говорит она уже более четко, – Алло, слышишь меня?
– Слышу. С кем ты сейчас разговаривала?
– С мамой. Вить, я у мамы сейчас. Давай, я тебе чуть позже перезвоню? – Белка сует мобильник в задний карман джинсов, продолжая общаться со мной через наушник, усаживает всё ещё хныкающую маман на кухонный диванчик и идёт мыть корвалоловый стакан.
Эти нехитрые манипуляции производят целый набор двусмысленных звуков: пыхтение, скрип диванных пружин, звон стекла. Это приводит меня в ещё бо́льшее замешательство.
– Подожди. Бельчонок, подожди секундочку. Секундочку ты можешь мне уделить? Я же всегда нахожу на тебя время.
– Да. Да, конечно, – вытирая стакан полотенцем и ставя его на место почему-то шепчет Юлька.
– Бельчонок, просто скажи, что ты меня любишь.
– Конечно! Очень! – отвечает она, совсем не то, что я просил.
– Ты моя?
– Да… – снова размазывает она свой ответ.
– Только моя?
– Конечно, Вить! Что с тобой?
– Ты только моя? Навсегда?
– Да! Только твоя и навсегда, – наконец говорит она полную фразу.
– Тебе понравилось моё письмо?
– Ветер… Ты же знаешь, мне безумно нравится всё, что ты мне даришь. Давай, я тебе из дома перезвоню?
– И открытка? – задаю я контрольный вопрос, и Белка, видимо, боясь обидеть, легкомысленно врёт:
– Конечно! Очень!
Я делаю тяжёлый вздох, потому что терпеть не могу, когда она мне врёт.
– В письме не было никакой открытки. Ты его не читала?
– Почему?! Чи… – произносит она, проглатывает слог «та» и превращает «ла» в липкий мямлящий звук, понимая, что прокололась.
– Не читала. Просто открыла и закрыла, чтобы я отвязался. Да?
– Нет! – Юлька опускается на табурет и мысленно начинает подбирать слова оправданий и извинений. – Я начала читать. Но…
– Но появились дела поважнее. У тебя, как обычно, не нашлось пары минут на меня.
Обвинительный приговор зачитан, доказательства неопровержимы. Виновна! Обвиняемой предоставляется последнее слово.
– Витя, Любимый, просто мама позвонила, надо было срочно ехать.
То есть это маме она сейчас объясняла, что ей звонит не муж? Мама пыхтела, лежа на диване и звенела бокалами? Ладно, допустим.
– Мама позвонила, и ты решила, что это повод мне соврать, – продолжаю я допрос.
– Я не знаю, – растерянно бормочет Юлька, осознавая, что где-то сглупила, но в какой именно момент не понимает. – Я тебя не обманываю. Я у мамы.
Маман снова начинает причитать, вспоминая телевизор, гель, подстерегающую опасность, но Юлька затыкает второе ухо пальцем и повторяет:
– Я не обманываю, Вить. Извини, пожалуйста.
Но моё внимание сосредоточено не на этом блеянии. Раз извиняется, значит есть за что. Я вслушиваюсь в фон, пытаясь определить, кто на самом деле находится рядом. Рыдания мамаши стараниями сотовой связи трансформируются в сдавленный смех, и я представляю, как кто-то давится от хохота, подслушивая наш диалог. Кого-то вся эта ситуация забавляет. Кого-то забавляет, а меня окончательно выводит из себя.
– Кто сейчас рядом с тобой? Только не ври!
– Мама. Я же говорила.
– Мама… – повторяю я эхом. – Ладно, я понял, – обрываю я этот бессмысленный разговор, мне надоело быть шутом. – Созвонимся позже. Когда у тебя найдется на меня время. Заодно объяснишь кому и зачем ты только что сказала, что тебе звонит не муж.
– Что?! Я такого не говорила!
Юлькин голос звучит настолько фальшиво, что мне кажется, она сама себе не верит.
– Говорила. То, что ты прикрыла динамик рукой, не значит, что я не слышал. У меня хороший слух, Бельчонок. Позвони, когда будешь готова рассказать, что у тебя происходит. Хорошо? – говорю я максимально спокойным и вежливым тоном и сбрасываю вызов.