Вот только я в сложившейся ситуации ничего подсказать ему не мог. Когда рассказ его подошел к концу, мы оба погрузились в молчание. Из соседней комнаты никаких звуков больше не доносилось – видимо, там все закончилось. Через какое-то время стало заметно, что душевная боль Хаты, даже меня как будто лишавшая сил, исчерпала себя и начала наконец стихать. Видя это, я позволил себе погрузиться в сон.
А на следующее утро не без удивления обнаружил, что заснул прямо на полу. Рядом – точно так же, на полу, – уткнувшись чумазым, зареванным лицом в татами, лежал Хата; заметив, что я открыл глаза, он тут же повернул голову и широко мне улыбнулся. Это чумазое лицо моментально напомнило мне о нашем вчерашнем вечере. Но вот выражение его – как будто вполне довольное – оказалось для меня чем-то новым.
Все так же, не поднимая головы от татами, Хата зашептал – тихо-тихо, словно признавался в страшной тайне. Чтобы лучше его слышать, я, не вставая, приблизил свое лицо к его лицу, тоже прижавшись щекой к татами. Эта вынужденная ребяческая поза, как ни странно, немало мне помогла: так легче было понять детский восторг Хаты.
По его словам выходило, что прошлой ночью, когда я задремал, он еще долго не мог заснуть, но из-за недостатка сна впал, должно быть, в какое-то странное состояние, поскольку в конце концов выскользнул из нашей комнаты и тихонько пробрался к соседям. Решив, что, если вдруг его заметят, оправдаться будет несложно: ошибся спросонья дверью… В чужой комнате он окончательно позабыл всякий страх и дотянулся до выключателя. Озаренная электрическим светом картина повергла его в шок. Но что же он там увидел? Два обнаженных женских тела: там лежали две женщины в весьма выразительных позах. Четыре руки и четыре ноги почти одинаковой белизны, так что не понять, где чьи…
– Этот щеголь, оказывается, и правда женщина! – сказал мне Хата. – Даже не знаю, что бы сделал, окажись там мужчина. Но раз уж это женщина…
И он, абсолютно счастливый, улыбнулся.
Почти неделю после этого я тщетно дожидался от Хаты каких-нибудь вестей.
Он ни словом не давал о себе знать. Обеспокоенный, я позвонил ему сам.
Он уныло сообщил, что до сих пор не может заполучить ту танцовщицу. И сразу перевел разговор на другую тему.
Дни потянулись тягостные, точно тяжелые серые облака. В парке повсюду ощущалась непривычная для этого места меланхолия, он словно день-деньской не мог стряхнуть с себя сон. Меня не покидало тревожное предчувствие: казалось, в эти дни может произойти что-то из ряда вон выходящее.
Как-то вечером я убивал время за столиком в кафе «Америка». Никто из девочек ко мне даже близко не подходил – понимали, что я не в духе. Поэтому я сидел один и против воли слушал долетавшие из глубины зала веселые возгласы официанток, окруживших одного из гостей (самого гостя я не видел, его загораживала ширма). Мне упорно казалось, будто именно этот шум виной моему дурному настроению. В конце концов я поймал одну из девочек и с пристрастием допросил о том, что там такое творится.
Выяснилось, что гость за ширмой – переодетая мужчиной молодая женщина. Она периодически появлялась в кафе, но сегодня пришла необычно пьяной. Женщина эта не только одевалась как мужчина, она и говорила по-мужски, охотно пересыпая речь мужскими словечками. Более того, водила куда-то одну из официанток кафе. И всегда лишь к этой девочке обращалась попросту, без лишних формальностей. Сказанного уже было достаточно, чтобы вызвать подозрения. Тем не менее нынче все это отошло на второй план, поскольку дама вела себя совсем уж чудно. Поговаривали, что она всерьез увлеклась какой-то танцовщицей из «Казино фоли», оплачивала любую ее прихоть, а та якобы не так давно к своей покровительнице внезапно остыла; наверное, в этом все дело… К слову сказать, когда о связи с танцовщицей поползли вокруг разные слухи, у дамы с одной из официанток (той самой, с которой не требовалось формальностей) случилась из-за чего-то страшная размолвка; если так подумать, все, вероятно, от ревности…
Вот о чем подробно, без утайки поведала мне официантка. Ощущалось, однако, что сама она сочувствует странной посетительнице, и я выслушал ее рассказ не без удовольствия. А потом поинтересовался:
– Да кто она вообще такая, эта ваша дама?
– Вроде бы благородная барышня, дочь знатного семейства. Только никто ее так не воспринимает. Я вот слышала, что на самом деле она журналистка!
Упоминание о том, что эта непонятная особа в последнее время ведет себя все более странно, показалось мне еще одним знамением надвигающейся бури.
Я решил подкараулить ее на выходе из кафе.
Спустя какое-то время она появилась.