Не могу я тебя позвать, я и сам не знаю, куда идти.
- Зоя, ты не могла бы мне рассказать, что тут происходит? Кто с кем воюет? Какой год, страна как называется?
- Так ты, выходит… Совсем ничего не помнишь? А в документах у тебя что написано?
- Гражданин республики Набар. Тебе это что-то говорит?
- Конечно. Соседи наши… Вы нам помогаете восстанавливать порядок. По крайней мере, вы так сами говорите. Нет, правда, порядка побольше стало, а то от бандитов совсем житья не было. И к нам наведывались, так наши герои по чердакам попрятались, женщины за ружья взялись… Отбились кое-как, городишко у нас небольшой, поживиться тут особо нечем, сам видишь. Было бы за что кровь проливать. А в больших городах совсем озверели, людей рубили на жратву, каждую ночь сжигали, насиловали, зверствовали, люди на улицы выходить перестали, в домах запирались с детьми, сами себя поджигали, чтобы ужаса этого не пережить… Ни закона, ни порядка, ни власти – перебили всех, кто за порядком следил, откуда только взялись такие… нелюди, другого слова и не подберу. Да и вообще – злые люди стали, все злые – руку не подадут, если упал кто-то, ни детей не жалеют, ни стариков. Наших видел? Обокрасть кого – своих же, тут чужих нет – навалиться на одного всем скопом… Это да, это им в самый раз, дружно и весело, никто слова поперек не вставит, все как один! А военных – так вообще за милую душу! Если один-два, и без оружия… Ночью, из-за угла. Военных наши не любят, стыдно им позор свой вспоминать, как от бандитов бегали, по щелям дрожали... Вы обидчикам хвосты прищемили, так для наших женщин вы теперь герои, да что там – люди, они вам за детей ноги целовать готовы, а этим, ясное дело, обидно. Злятся, дома орут, руки распускают, а поделать все равно ничего не могут – насильно мил не будешь. Вот они и собираются по вечерам, горе заливают. И на своих же нападают всей сворой, в основном из-за женщин… У кого, как они говорят, в доме блядь завелась, с военными путается, так они тут как тут – вломятся, изнасилуют на глазах у мужа и детей всей шайкой. А полезешь – и тебя убьют. С бандитами бы так воевали, может и не пришлось бы сейчас…
- Тебе правда, ничего не будет?
- Ты за меня не переживай, у меня ружье есть. Если бы я за себя постоять не умела, они бы меня давно с грязью смешали. Пытались тут как-то двое малолеток спьяну повеселиться, женского тела им захотелось, мало им своих мочалок… Уроды. С такими у меня разговор короткий,- она взяла плащ, и показала пришитые к подкладке ножны. Вытянула увесистый армейский нож. Неплохой инструмент.-…Они от меня такой прыти не ожидали. Думали – пугаю. Один так и не ушел никуда. А второй… тоже к девушками больше не ходит,- она засмеялась, и ловко помахала тяжелым ножом.- Наши грозили дом поджечь, мужская солидарность у них, дерьмо с глазами, а туда же. Я сказала, что буду приходить к ним по ночам, и так же поступать, как с дружком их, молокососом, который право имеет любую юбку задрать, как и они все… Убили бы, конечно, только я так понимаю – они между собой рассудили, и решили меня не трогать. Ну – затрахают они меня до смерти, кто же за ними посуду грязную убирать да мыть будет? Неохота им из грязного корыта, как свиньям…
- А давно мы здесь?
- Два года уже. Набар, Урасса и Беровия. Посовещались, и решили помочь, к ним-то тоже зараза эта от нас ползет. Проснулись мы как-то утром, а по улицам танки…
- А ваша страна как называется?
- Лансаль. Какая красивая была, ты бы знал! Туристы приезжали толпами. Отец говорил, что местным и хлопот с работой никаких не было – такую ораву обслужить… У меня открытки старые остались, я тебе покажу потом – бульвар приморский, исторический центр, ночная жизнь… И понять не может никто – как, почему, куда все делось? Одни говорят – мигранты все испохабили, чужаки, еще одна им причина для злобы, другие – что мир вообще кругом к чертям катится, соседи отсталые, вы, то есть, у вас, мол, то же самое скоро будет. Старики – кто остался – говорят, что раньше хорошо жили, трудились день и ночь, на глупости времени не оставалось. Жалко – детей своих не научили, присосались детки к чужому достатку, да так и выросли. Все хотели, чтобы детям легче жилось – вот и легко теперь. Ни стыда, ни совести, доигрались детишки…
Горечь, которую некому высказать. Без слез и криков – безнадежная, на крики уже сил нет. Нет жизни, хоть плачь – не осталось. Умерла вместе с бабушками и дедушками… Она встала и ушла в кухню. Викс проводил ее тревожным взглядом, и обернулся ко мне – ты-то, мол, что думаешь? Долго изучал, прикидывая, стою ли я его внимания, или такое же барахло, как и все здесь? Наконец, подошел и сел рядом. Независимо, без панибратства – просто сел, давая понять, что я не совсем пропащий. Зоя вернулась с подносом, на котором дымились две чашки, там же стояло две вазочки, одна – с пирожными и конфетами, в другой лежали фрукты.