И, вероятно, так бы и было, если бы Доброхотов сумел, осуществить, что наметил. Но ураган налетел быстрей, чем рассчитал капитан.
Ветер засвистел в вантах. Над морем потемнело, хлынул дождь. И хотя ливень обычно несколько усмиряет волнение на воде, сейчас этого не произошло. Волны росли с необычной быстротой. Матросы продолжали выборку сетей, но работа становилась с каждой минутой опасней. Пока шла выборка, судно не могло держать носом на волну — вал за валом обрушивался через низкий фальшборт на палубу. Доброхотов, встревоженный, выскочил на мостик и прокричал в мегафон:
— Вожак рубить, живо!
Освобожденное от остатка сетей судно получило свободный ход. Доброхотов повернул траулер на волну и снова выскочил наружу. Палубные работы продолжались с лихорадочной быстротой, их нельзя было прекратить — и трюмы еще не были полностью задраены, и сети, вытащенные из моря, еще валялись горкой на палубе, их надо было поскорей сложить и увязать, и бочки, еще недостаточно закрепленные, всей горой пошатывались при крене. Доброхотов со страхом смотрел вперед: всего он мог ждать, но только не того, что не будет каких-то двадцати-тридцати минут, чтобы закончить приготовления. Зловещие пенные козырьки, первое свидетельство урагана, уже летели впереди вздымавшихся горами волн.
Доброхотов прокричал старпому, орудовавшему на палубе:
— Бочки валить за борт! Проверьте задрайку лючин!
Одна бочка за другой рушились в воду, палуба быстро очищалась. Даже не проверяя сам, по одному тому, как энергично матросы затягивали крепления трюмных досок, Доброхотов видел, что за трюмы можно не беспокоиться, воды они не наглотаются. Доброхотов повернулся было в рубку, но с палубы донесся крик старпома:
— Человек за бортом!
Доброхотов перегнулся на мостике. Волна ударила в скулу траулера и прокатилась по палубе, сшибая людей и расшвыривая бочки. Какая-то бочка перебила страховой линь боцмана. Боцмана, не успевшего схватиться за леер, смыло в море. Доброхотов крикнул в рубку, чтобы застопорили машину, снова наклонился над поручнями.
Он первый увидел в свете повернутой на море палубной люстры, как вынырнул на поверхность боцман, как он бьется на воде. Боцману метнули круг, затем другой, он не увидел ни одного. Доброхотов прокричал в мегафон, где ближайший спасательный круг. Резкий крен налево едва не вышвырнул капитана с мостика. Когда траулер стал выпрямляться, Доброхотов вторично прокричал, куда плыть. На этот раз боцман повернул к спасательному кругу. С палубы стали выбирать линь, подтягивая боцмана к судну. Доброхотов с мостика командовал спасением — и торопиться было нельзя, чтобы не оборвать спасательного троса, и медлить опасно: застопоривший машину траулер повернулся к буре бортом, безвольно мотался на волне.
И когда боцману остался до палубы с пяток метров, Доброхотов вдруг увидел, что на траулер надвигается чудовищная волна — гребень ее вздымался выше клотика. И уже не только летящий впереди козырек сверкал белизной, вся она, от вершины до основания, была бешено пенной. Быть может, впервые в Своей жизни охваченный паникой, Доброхотов понял, что если волна обрушится сбоку на топчущийся на месте траулер, то всем, кто суетится на палубе, придет конец — тонкие страховочные тросы не выдержат удара сотен тонн взбесившейся воды. Лишь поворот и движение могли спасти их. «Только не под волну!» — мелькнула смятенная мысль. Капитан вскочил в рубку, крикнул, чтоб дали «полный», сам, схватив штурвал, повернул судно навстречу валу. Траулер пошел на волну.
И Доброхотов, подскочивший к окну, увидел, как от резкого толчка разорвался трос, тянувший боцмана к судну, и боцман вмиг пропал в черной тьме позади. И еще одно увидел Доброхотов перед тем, как сам стал жертвой своего маневра. Траулер не сумел плавно взобраться по склону, он врезался носом в волну и, хоть и ослабленная, она накрыла судно. Перед Доброхотовым возник дымный, свирепо исторгавший протуберанцы гребень — вода ринулась на рубку, вышибая стекла и ломая приборы.
Доброхотов не услышал криков товарищей, разбросанных кто куда. Что-то врезалось ему в лицо, что-то ударило в челюсть — он потерял сознание. Очнулся он в салоне на скамье. Шмыгов держал его за голову, рыбмастер бинтовал лицо, бинты пропитывались кровью. Доброхотов хотел заговорить и не смог, нижняя челюсть была вывихнута. Он знаком показал, что прежде нужно вправить челюсть, а потом бинтовать, но стармех и рыбмастер не умели делать такой операции. Вошел старпом, капитан его попросил знаками сделать это. Старпому операция удалась, Доброхотов заговорил, но каждое слово причиняло ему острую боль.
— Что боцман? — простонал капитан. — Как люди?
Закрыв глаза, чтобы не глядеть на помощников, он выслушал сообщение, что боцмана найти не удалось. Люди на палубе уцелели и сейчас в укрытии. В рубке разрушения, рация, возможно, не работает — приема нет, неизвестно, идет ли передача. Никто в рубке не пострадал, за исключением самого Доброхотова — ему изрезало стеклом лицо и шваркнуло челюстью о корпус локатора.
— Положение грозное, — несмело высказал мнение молодой старпом. — Хоть бы была возможность информировать начальство, что с нами.
Доброхотов с усилием недобро усмехнулся.
— О чем информировать? Что поддались панике и загубили человека? Что не успели подготовиться к шторму? Еще будет время признаваться в просчетах… А положение судна пока терпимое, могло и хуже быть. — Он говорил уже свободно, только морщился от нестихавшей боли. Он обернулся к Шмыгову. — Сергей Севастьянович, тебе объяснять не надо. Сегодня мы все в твоих руках.
— Буду держать максимальные обороты, — пообещал стармех и ушел в машинное отделение.
У машины дежурил второй механик и моторист Костя, которого Шмыгов сам обучил и принял на судно. Костя машину знал хорошо, но океана побаивался. Он со страхом взглянул на сдустившегося Шмыгова. Даже грохот трех машин — главного и двух вспомогательных двигателей — не перекрывали шума, доносившегося сквозь стальные борта и переборки — рев бури и резко усилившаяся качка пугали парня.
— Держи голову выше, Костя! — сказал Шмыгов. — Не так страшен черт, как о себе докладывает. Темь, конечно, — глаз выколи. И дождь в темени. Сейчас самое время показать, чего стоит механослужба.
— Нашли Семена? — опросил второй механик. Шмыгов только махнул рукой.
Доброхотов в это время, молчаливый, подавленный, сидел в рубке на своем обычном месте — на поворотном стуле у правого крайнего окна. В радиоклетушке радист пытался починить отказавший передатчик. Он менял лампы, проверял и зачищал контакты, крутил регуляторы. Иногда прибор вдруг оживал, в радиорубку врывались громкие голоса — радист, поспешно переключаясь, пытался сам проникнуть в эфир, но рация также внезапно прекращала работу. Старпом с матросами заделывали фанерой выбитые стекла.
Уставясь неподвижными глазами на освещенную одной люстрой палубу — по ней, перекатывались толщи черной воды — Доброхотов думал все об одном: как получилось, что он сам способствовал гибели боцмана? И хоть он по-прежнему знал, что жертв, вероятно, было бы больше, если бы он дал волне всей мощью ударить на палубу, легче ему не становилось. Он спас нескольких ценой гибели одного — цена была недопустима! Столько было трудных минут в его долгой морской жизни, никто не мог упрекнуть его в трусости или невежестве. Что скажут о нем сейчас? Что он сам о себе должен сказать?
И горестные эти мысли так поглощали Доброхотова, они непрерывно порождали в душе такое страдание, что, когда в рубке вдруг появился хмурый Шмыгов и капитан понял, что совершилось новое несчастье, он не вскочил, не испугался, только осведомился:
— Ну, чего у тебя?
— Течь, — сказал стармех. — Во втором трюме полно воды. Повреждена переборка в машинное отделение, нас тоже заливает. Запущены все помпы — вода не прибывает, но и не убавляется.
Доброхотов с минуту размышлял. Беда одна не ходит. Шальные ли бочки, покатившиеся по палубе, повредили лючины, другие ли причины, сейчас безразлично — важен факт: боцман погиб, рация отказала, траулер нахлебывается воды. Подавленность Доброхотова превратилась в бессилие. Он знал, что надо что-то немедленно делать, и надо делать ему, не перекладывая ответственности на других, но он не мог придумать, какую отдать команду, не находил в себе сил даже встать, а нужно было немедля вскочить и, побежать вниз посмотреть, так ли уж грозна новая опасность. И по тому, с каким недоумением глядели на него Шмыгов и вахтенный штурман, Доброхотов смутно соображал, что помощники поражены внезапным превращением решительного, властного капитана в безвольного человека и что он должен переломить себя и снова стать прежним, иначе будет совсем уж плохо.