Он провел у нас в гостях почти месяц вместе с посольской делегацией. И под конец этого срока к моему нескрываемому восторгу завел речь о браке. Я-то была готова выйти за него уже тогда, но я была ребенком, и он сказал, что мы должны подождать три года – до моего совершеннолетия по северным законам – и тогда он меня заберет. Отец был согласен – все-таки герцог, брат королевы. К тому же, Уильям был готов принять подданство Малахии и стать консортом, когда придет время, и даже Томоринг XI его отпускал…
Нам устроили помолвку. Сейчас я думаю, что тот день был самым счастливым в моей жизни. Вот только официально это соглашение никак подтверждено не было – герцог посчитал, что его слова и слова моего отца достаточно… – мама горько усмехнулась. – С тех пор северяне многому научились и теперь без официального договора с малахийцами больше не связываются.
Мама снова ненадолго замолчала. Я не торопила, потому что по ней было видно, что она собирается с духом перед тем, чтобы продолжить.
– Год я проходила в его невестах, считала дни до своего семнадцатилетия, – мамин голос звучал ровно, но глаза блестели от сдерживаемых слез. – Он писал мне каждую неделю, а иногда и дважды. Я же ему отправляла по несколько писем сразу, потому что писала каждый день – мои письма больше напоминали дневник – он знал о каждой мелочи, происходящей в моей жизни. Мне же писал о своей дипломатической службе, делился планами на будущее и спрашивал, совпадают ли они у нас. Рассказывал о своем племяннике – о том, какой тот замечательный мальчик, и как бы он хотел, чтобы наш сын вырос таким же…
Из глаз матери все-таки хлынули слезы, а я на мгновенье отвлеклась от щемящей истории о первой (и, скорее всего, единственной) маминой любви на мысль о том, что же за жизнь у короля Севера, если он прошел путь от замечательного мальчика до того, чем сейчас является?
– А потом, – мама сделала глубокий вдох. – Отец передумал. Советники уговорили не подпускать северянина к власти, а отдать дочь кому-то из местной знати. Твой дед тогда уже был слаб здоровьем, и совет опасался, что получив через меня власть, северянин затеял бы в Малахии реформы. Уверена, что так и случилось бы, потому что Уильям не скрывал своего недовольства положением некоторых вещей в нашей стране, а убедить меня проблемой не было. Да я и сейчас считаю, что ничего плохого он бы не сделал – скорее уж наоборот… Но знать меняться не хотела, а мой отец их поддержал.
Мне и шестнадцати не было, когда я вышла замуж за твоего отца. Естественно, в Нортленде стало об этом известно. Уильям приехал спустя две недели, был страшный скандал. Нам не дали увидеться и ничего ему объяснить я не смогла. Впрочем, в этом, и правда, уже не было смысла – всё, что нужно было понять, он и так понимал. Северяне восприняли эту ситуацию как оскорбление и разорвали связи с Малахией. Даже отношения с Гентином, который всегда был первым союзником Севера, стали прохладными, хотя открыто им нечего было предъявить нашей стране. Рэддон говорил, что от Уильяма еще приходили письма, но мне их не передавали. Он просто высказывал мне это, потому что злился, что тот никак не успокоится. Думаю, твой отец так и не простил мне герцога, считая, что я должна была выбросить его из головы еще в день свадьбы. Но я даже не пыталась. Возможно, поэтому развод не стал для меня чем-то болезненным, а даже своего рода освобождением, ведь Рэддон так и остался для меня чужим человеком…
Мама провела рукой по щеке, с удивлением обнаружив на ладони влагу, и постаралась взять себя в руки, отчего ее голос будто лишился эмоций:
– Что касается Уильяма, он после тех событий сменил дипломатическую службу на военную, и очень быстро пошел вверх по карьерной лестнице, участвовал во всех сражениях, в каких только можно и уже к 25 годам получил звание генерала. А еще, прозвище «Вепрь» – как говорят, за беспощадность.