— Соскучился. Да ничего, пусть и она помучается — авось, когда вернусь, будет чаще целовать, чем когти выпускать.
— Да уж, — молодой Гаррик усмехнулся, — пожалуй, на недельку ее хватит. Не понимаю я тебя, Эрик. И что ты нашел в этой мегере?
— И не поймешь, дурачок, пока сам не вляпаешься. Уж сколько лет прошло, как я впервые притащил ее на корабль пленницей…
— О чем он говорит? — вмешался только-только подъехавший Тэргон. — Словно поет, и лицо такое…
— Он рассказывает о своей любви, — улыбнулась Тир, косясь на смутившегося Эрика.
— Да? — Тэргон недоуменно покосился на заросшего буйной бородой снежного, сильно похожего на гнома-переростка. — И кто же она?
— Его жена.
— Вы часом не разыгрываете меня? С Эристором поведешься…
— Ни в коей мере! Ее зовут Анайриэль. Она из лесных эльфов и говорила, что происходит из хорошей семьи… Славится своим крутым нравом и тяжелой рукой… Эрик похитил ее во время одного из набегов, сделал своей рабыней. То есть он так считал… Они женаты уже больше лет, чем тебе от роду, Тэргон…
Что-то в ее тоне заставило Эристора, ехавшего немного впереди, оглянуться. Он увидел обращенный на него взгляд серых глаз, но Тир так быстро спрятала их в ресницах, что крестоносец не успел прочитать чувство, отраженное ими. Эристор нахмурился и вновь отвернулся. И его густые черные брови, сошедшиеся на переносице, послужили Тир лучшим ответом на ее невольный молчаливый вопрос.
«Но ведь ты и не ждала ничего другого».
Лес кончился, они выехали на открытое пространство, и чуткое островерхое ухо Тир уловило такой родной, до боли близкий шум волн, разбивавшихся о высокий берег. Чуть дальше, теряясь в вечерней дымке из серых прибрежных скал, вырастали башни и стены замка Дома Красного дуба. Повинуясь мощному внутреннему порыву, Тир внезапно пришпорила коня и, прижавшись к его холке, птицей полетела в сторону от остальных всадников. В развевающейся вокруг ног женской одежде, она чувствовала себя неловко и не испытала того чувства свободы и ни с чем не сравнимого восторга от ветра, скорости и единения с мощным животным, потребность в которых Тир внезапно испытала, а потому свернула к берегу и придержала коня, когда тот достиг обрыва. Только сейчас Тир услышала топот другой лошади и, обернувшись, увидела Эристора. Добравшись до нее, он спешился и, сделав шаг, остановился:
— Прости, если помешал тебе. Я подумал, твоя лошадь понесла.
Тир поразила робость, которая читалась в его лице, и она протянула к нему руку. В два широких шага Эристор преодолел разделявшее их расстояние и остановился, уткнувшись лицом ей в колено.
— Будь моей, Тир Серебряная. Подари, сколько сможешь, я с благодарностью приму все. Только не покидай меня слишком быстро.
— Я твоя…
Эристору показалось, что он ослышался, но потом…
Он протянул руки и бережно снял драгоценную ношу с седла. Гибкое тело скользнуло сквозь кольцо его рук, вызывая трепет.
— Повтори… — шепнул он в самые ее губы.
— Твоя… И никуда мне от этого не деться… Поцелуй меня, обними покрепче. Поднимается ветер… Я чувствую, он несет с собой перемены. Сколько нам отпущено?..
Тир еще бормотала что-то, словно разговаривая не с ним, а с кем-то гораздо сильнее и могущественнее его. Но именно губы Эристора целовали ее, и его руки дарили то тепло и надежность, которой ей так не хватало. Лошади, соскучившись, тыкались теплыми носами им в плечи и в головы, но они не чувствовали этого. Мир вокруг перестал существовать. Только шум волн, только ветер, только они двое… Тир не помнила, что привело ее в чувство. Наверно, дождь…
— Да ты вся мокрая! — воскликнул Эристор.
— И ты, — смеясь, ответила она, глядя, как струйки внезапного летнего ливня сбегают по любимому лицу.
— Ты простудишься.
— Нет. Только не сейчас, — она вырвалась из объятий, и Эристор подсадил ее в седло, после чего, не коснувшись стремени, взлетел на своего серого жеребца.
— И все же поторопимся, госпожа моя. А в замке первым делом в ванну.
— Ты опять хочешь прийти смотреть, как я купаюсь, — дразнила его Тир, в то время как лошади медленно пробирались между камнями.
— Нет, глупышка, я хочу принять ее с тобой.
Тир, чувствуя, что краснеет, пришпорила своего коня и нахлестывала его до тех пор, пока ветер не засвистел у нее в ушах, мешая дышать. Ливень застилал глаза, но она лишь хохотала, отбрасывая с лица мокрые волосы.
Ворота замка уже были гостеприимно распахнуты навстречу им. Копыта бешено мчавшихся лошадей прогрохотали по скользкому настилу подъемного моста, и два всадника влетели во двор.