Крот был так растроган его добротой, что не мог вымолвить ни слова – лишь смахнул слезинку-другую с глаз тыльной стороной лапки. Крыс тактично отвернулся, чтобы не смущать его, и в конце концов Крот настолько вернул себе самообладание, что сумел поставить на место двух шотландских куропаток, которые болтали между собой на берегу, насмехаясь над его растрепанным видом.
Когда они добрались до дома, Крыс разжег камин в гостиной, усадил Крота в кресло перед ним, принес ему халат и тапочки и до самого ужина рассказывал истории из жизни на реке. Для такого сухопутного животного, как Крот, они были необычными и волнующими. Это были рассказы о запрудах, внезапных наводнениях, прыгающих щуках, о выброшенных пароходами твердых бутылках (в конце концов, бутылки действительно были выброшены, и выброшены с пароходов, так что можно было сказать, что они выброшены ими), о цаплях и о том, как они разборчивы в выборе собеседника, о приключениях в водосточных канавах, о ночных рыбалках с Выдром и о дальних прогулках с Барсуком. Ужин прошел замечательно, но вскоре после него заботливый хозяин, заметив, что у Крота слипаются веки, проводил его наверх, в лучшую спальню, где тот, умиротворенный и довольный, сразу припал головой к подушке и заснул под плеск своего нового друга Реки, ласковой рукой поглаживавшей подоконник снаружи.
Это был всего лишь первый день из многих для почувствовавшего свободу Крота; каждому новому дню зреющего лета предстояло стать еще более длинным и полным интересных событий. Крот научился плавать и грести, испытывать восторг, входя в бегущую воду, и иногда понимать то, о чем шепчет ветер, пробираясь через камыши.
Глава II. На широком тракте
Однажды солнечным летним утром Крот сказал:
– Крысик, я хочу попросить тебя об одолжении.
Крыс сидел на берегу реки и мурлыкал какую-то песенку. Он только что сам сочинил ее, поэтому был слишком увлечен и не обращал особого внимания ни на Крота, ни на что-либо другое. Он спозаранку плавал в реке со своими друзьями утками. И когда утки, по своему обыкновению, вдруг становились в воде головой вниз, подныривал и щекотал им шейки – в том месте, где могли находиться подбородки, если бы, конечно, они у них были – до тех пор, пока утки поспешно, разбрызгивая воду, снова не поднимали головы над поверхностью, сердясь и грозя ему перьями, потому что невозможно сказать все, что хочешь, когда голова у тебя под водой. В конце концов они велели ему оставить их в покое и заняться своими делами, пока они будут заниматься своими. Крыс вышел на берег, уселся на солнышке на берегу и придумал про них песню, которую назвал «Утиной песенкой»:
– Мне кажется, что это не самая лучшая твоя песенка, Крыс, – осторожно заметил Крот. Сам он поэтом не был, но в суждениях отличался крайним простодушием.
– Вот и уткам так кажется, – весело ответил Крыс. – Они говорят: «Почему нам нельзя делать то, что нам нравится, когда нам нравится и как нам нравится, без того чтобы кто-то, сидя на берегу и наблюдая за нами, делал свои замечания и сочинял про нас какие-то там песенки? Какой вздор все это!» Вот что они говорят.
– Так и есть, так и есть, – горячо подхватил Крот. UU
– Нет, не так! – возмущенно воскликнул Крыс.
– Ладно, не так, – примирительно ответил Крот. – Но я хотел попросить тебя вот о чем: не свозишь ли ты меня к мистеру Жабу? Я так много слышал о нем, что мне не терпится с ним познакомиться.
– Ну разумеется, – согласился добродушный Крыс, вскакивая на ноги и до поры до времени выбрасывая поэзию из головы. – Выводи лодку, и мы немедленно отправимся к нему. В гости к Жабу можно прийти в любое время. Будь то рано или поздно, он всегда одинаков. Всегда в добром расположении духа, всегда рад тебя видеть и всегда огорчается, когда ты уходишь!