Тёмные искривлённые стволы деревьев заканчивались где-то высоко в небе. И широкие раскидистые кроны накрывали белый одноэтажный дом дрожащим зелёным облаком резных листьев.
Катерина с волнением открыла дверь машины и спрыгнула в траву у забора. Руки сами вцепились в невысокий штакетник. Сердце бешено колотилось. От калитки к крыльцу вела широкая тропинка, выложенная кирпичом. На покосившейся веранде стояло старое кресло.
— Ты куда? — оглянулась девушка, когда Глеб уже дошёл до конца забора.
— К соседям, за ключами, — качнул он брелоком от машины и улыбнулся. — Не скучай, я быстро!
Но взволнованной Кате было сейчас не до его шуточек. Калитка скрипнула, пропуская её внутрь. Прохладный ветерок с моря подтолкнул в спину.
Заросший травой двор. Утопающий в тени дом.
«Кроны», значит», — улыбнулась она и подняла голову вверх на деревья.
— Ну, здравствуйте, кроны!
Глава 2
Новую хозяйку встретил тяжёлый спёртый запах чужого жилья.
Одна большая комната. Эдакий деревенский лофт. Небольшой. Неуютный.
— Ясно, — Глеб щёлкнул туда-сюда выключателем. — Света нет.
Он поставил чемодан и ушёл в коридор между кухонным гарнитуром и стеной. Катя осталась осматриваться.
И первое, что резануло глаза — здесь ничего не осталось от отца. Первое и главное, ради чего Катя ехала, — прикоснуться к его вещам, услышать дыхание его жизни, погрузиться в его мир, сложный, непонятый, противоречивый и, возможно, почувствовать душевное родство — всё это было безвозвратно утеряно.
После грубо наведённого здесь кем-то порядка, этот дом был похож на номер дешёвого отеля. Безлик, плохо убран и пропах табаком.
И всё же взгляд упрямо искал хоть какие-то зацепки.
По центру — большой диван буквой «Г». Катя погладила потёртую спинку. Место, где отец сидел перед плоским телевизором, продавлено сильнее. На бежевом рубчатом вельвете — грязные следы. Журнальный столик с круглыми отпечатками от мокрых стаканов.
У окна — большой письменный стол. Сейчас пустой, но с царапинами на столешнице, словно что-то всё время двигали вперёд-назад. Пишущую машинку?
На старой фотографии, что сохранилась у Кати, отец сидит за таким раритетом с круглыми клавишами и с трубкой в зубах, как Хемингуэй. И стол завален бумагами и разными безделушками.
Сейчас о дорогих отцу предметах на столе напоминали только пятна, более тёмные на фоне остальной выцветшей древесины.
Диван дважды делил комнату на зоны. За короткой спинкой — спальня; большая двуспальная кровать, накрытая китайским пледом из флиса, ещё с этикеткой; слева от неё шкаф, справа — пусто, а потом только окно и письменный стол.
За длинной — кухня. Обеденный стол со стульями как в дешёвых забегаловках, тоже безликий и новый. За ним китайской стеной вытянулся весь стандартный кухонный набор: плита, мойка, духовка, микроволновая печь на столешнице под навесными ящиками. Всё старое, но с посудой. Пожелтевший от времени пластик холодильника.
Катя заглянула туда без особой нужды. В нос резануло затхлым запахом, и она поспешила закрыть дверь агрегата.
— А здесь очень даже неплохо, — не разделил её разочарование Глеб.
— А со светом что делать? — пошла Катя в коридорчик, из которого её новый знакомый только что вернулся. Там оказалось несколько дверей, за одной из них — ванная комната.
— Сейчас порешаем, — ответил Глеб, и она услышала, как он набирает чей-то номер. — Здравствуйте! Адамов.
Душевая кабина, унитаз, раковина. Чувствуя себя ведущей шоу «Ревизорро», Кате прямо захотелось надеть белые перчатки и проверить блестящий в полумраке кафель на чистоту. Застоявшийся запах сырости не давал надежду на высокие показатели. Зато шумно отплёвываясь, из крана потекла вода.
Удобства не во дворе, значит, жизнь у отца была здесь неплохо налажена. Ещё здесь можно остановиться, а, значит, не придётся снимать гостиницу и можно жить в двух шагах от моря. Ведь море было второй причиной, почему Катя приехала.
— Здесь что, центральное водоснабжение? — крикнула она, но Глеб не услышал.
Обследовав хозяйственное помещение с бойлером и стиральной машиной, Катя обнаружила ещё одну маленькую комнатку, заваленную коробками. И, открыв плотный картон, увидела заросшие жиром и пылью банки со специями, подставку под горячее из склеенных и обгоревших спилов можжевельника, выщербленный нож с костяной ручкой. Хлам, которому ни один нормальный человек бы не обрадовался. Ну, кроме дочери умершего писателя, конечно, увидевшей вещи отца.