Его верой в то, что Виктор при всех своих недостатках был неспособен на такой поступок?.. Возможно. А к чему Солод?
Так или иначе, а поведение Федора в истории с Виктором показалась ей благородным. Федор сумел стать выше ревности. Не только не порадовался тому, что Виктора постигли неприятности, а даже бросился выручать своего бывшего друга. Ей понравилось и то, что он верил в Виктора, верил, что до уличного хулиганства этот человек скатиться не может.
Вошли Федор и Гордый. Кузьмич был чем-то очень расстроен и, даже не поздоровавшись с Валентиной, мрачно сказал:
— Дочь, погуляй в саду. Мне надо поговорить с Федором.
Валентина удивленно посмотрела на отца, но промолчала и вышла из комнаты.
Гордый достал из кармана пиджака сложенную в аккуратную книжечку газету, затем — черный бархатный кисет, вышитый Марковной. Папирос Кузьмич не курил — он называл их «мухоморами». Скрутив сигарету, медленно зажег спичку и так, с язычком огня в руке, обратился к Федору.
— Ну, что же, зятек, голуб сизый... Выпустил тестя перед всем миром в одних трусиках?
— В трусиках? — удивился Федор.
— А ты разве не слышал, что болтают о Гордом?.. Эх, полынь-трава, полынь-трава... Зачем же ты мне подстроил?.. Чтобы смеялись с Гордого? Я, дурак, радуюсь — видишь, как мне везет в последнее время... А оно вот почему везет. Чего молчишь?.. Отвечай.
— Георгий Кузьмич, — сказал Федор, глядя на обвисшие усы на похудевшем, сморщенном лице Гордого, на язычок огня, который он подносил дрожащей рукой к толстой сигарете, — Георгий Кузьмич, это делалось в общих интересах. Я не думал о том, тесть вы мне или посторонний человек. Вас далеко знают.
— Ну и что? Какой же ты пользы хотел?
— Видите, создай такие условия, как вам, кому-то другому, он бы ими мало воспользовался. А вы поставили такие рекорды, о которых вся страна заговорила.
— Рекорды? — сердито посмотрел на него Кузьмич выцветшими глазами с кровянистыми прожилками на серых белках. — Именно, рекорды. Поэтому люди и говорят, что я в трусиках сталь варю.
— Вам просто завидуют, потому и болтают. А кто из них дал бы плавку за такое короткое время?..
— Кто дал бы?.. Круглов! А может, и еще кто-нибудь.
— В самом деле? — недовольно спросил Федор. — Возможно. Понимаете, нам нужна фигура. Чтобы все сталевары страны на нее равнялись. А Круглов — безусый мальчишка. Это не фигура. Рано...
— Кому это — нам? — нахмурившись, опустив свои кустистые брови, спросил Георгий Кузьмич.
— Всем сталеварам страны. Не только нашему заводу.
— Вот что!.. Так для чего же обманывать людей?.. Они думают, что Гордый честно сталь варит, а он... Нет, если бы и на других заводах так скоростные плавки варились, то грош им цена. Эх, дурак я, дурак. Голова два уха. Сам же видел все, и глаза закрывал. Покусился на славу. Ну и поплатился за это. Никогда в жизни такого стыда не имел, как у кассы. Меня рабочие почти затюкали. Если бы я тогда об этом узнал и ты мне в то время под руку попался, пришлось бы тебе на перевязку ходить. А теперь... — он махнул рукой. — Так слушай меня. Чтобы с завтрашнего дня все было так же, как и для других. Ясно?.. Ну, вот. А теперь до свидания. Эх, полынь-трава... Подвел ты меня, Федор.
Гордый, выйдя из дома, увидел Валентину, которая сидела на деревянной скамейке под яблоней. Глаза у нее были расстроены. Несколько яблок свисали так близко к ее голове, что они, казалось, лежали на ее волосах.
— Чего грустишь, дочь?.. Или все о том? — обратился к ней Кузьмич. — Выбрось ты его из головы. Не стоит о нем и думать. Я хоть и сердит на Федора, а скажу, что у тебя муж неплохой.
— Кто же говорит, что плохой, папа?.. Но все это легко не проходит, — ответила Валентина, не поднимая головы.
— Да уж. Пройдет, дочь, пройдет. Я за тебя спокоен. Сердце у тебя правильное. Разумное.
— Не очень, папа, разумное, — улыбнулась Валентина.
— А что? Может, и до сих пор не забыла? — забеспокоился Кузьмич.
— Это трудно забыть.
С глаз Валентины вдруг потекли слезы.
— Валя! — взял ее за плечи Кузьмич. — Ну, не надо, оставь. Может, он и порядочный человек, но не для тебя. Для тебя он не порядочный. Забывай, забывай, дочь... Слезы — это не беда. Они сердце успокаивают. Вам, женщинам, лучше, чем нам. Мы плакать не умеем...