— Почему нельзя? — удивился Олег.
Валентина не ответила на вопрос сына, подумала:
«Как они похожи между собой»
— Олег, — не без умысла спросил Виктор, поднимая над подушкой белокурую голову. — Кто это среди твоих товарищей Сотник?
Затем внимательно посмотрел на Валентину, на Федора. Заметил, как у Голубенко передернулось лицо, вздрогнули плечи. Федор сидел как на иголках.
— Да это же... — засмеялся Олег. — Это... — и вдруг его лицо исказилось от боли. — Мама! Больно!
Парень выдернул свой башмачок из-под ее ноги, заплясал на месте.
— Ой, сынок... Я нечаянно.
«Неужели знает? — с ужасом подумала Валентина. — Когда он узнал? От кого?».
Федор, поглядывая на часы, встал.
— Валя, нам пора.
Минутная пауза была такой напряженной, что, казалось, не выдержат нервы. Скорее, скорее отсюда!.. Валентина схватила за руку Олега. Хотя бы Виктор не повторил своего вопроса.
Но парень, к сожалению, проявил хорошую память и сам вернулся к прерванному разговору:
— Дядя, так это же я Сотник!
«Все!» — задрожал Федор.
Но нет! Он не сдастся без боя. Он будет драться до последнего.
— Оставьте нас вдвоем, — нахмурившись, сказал он Валентине.
Валентина была в замешательстве, но она верила в самообладание Федора и потянула удивленного Олега к выходу. Все равно она не могла разговаривать с Виктором в присутствии Федора, а тем более Олега.
В душе ее боролись противоречивые чувства. Хотя отношения с Федором становились все более напряженными, она была еще далеко от мысли о разрыве. Тем более сейчас, когда она убедилась: Виктор знал, что Олег — его сын. Знал и молчал, чтобы в нужный момент нанести ей удар с холодным расчетом следователя. Это, видно, принесло удовлетворение его самолюбию... Надо иметь каменное сердце, чтобы в течение десяти лет не проявить малейшей заинтересованности в судьбе собственного ребенка.
И вдруг грудь ее сжалась от приступа такой безумной тоски, что она чуть не выдала своего волнения перед сыном. Она готова была побежать назад, к кровати Виктора, и, несмотря ни на что, обо всем расспросить и все рассказать...
Однако Валентина нашла в себе силы побороть это внезапное чувство.
Сотник выжидающе молчал, следя за каждым движением Голубенко.
Федор поднял голову, твердо взглянул в глаза Виктору.
— Это не было ложью, — медленно сказал он, отвечая на незаданный ему вопрос. — И я, и Валентина думали, что так будет лучше...
Федор почти верил, что он и сейчас не прибегает ко лжи. Если это даже не полная правда, то все же полуправда, но не ложь. Разве у Валентины не возникло потом желание скрыть сына?.. Значит, он тогда только опередил события.
Голубенко сказал зажигательно, почти убежденно:
— Лучше для всех... И для тебя. Ведь тебе было бы значительно труднее, если бы ты знал. И Олегу не легче. На кого же нам жаловаться?.. Во всей этой неразберихе виновата только война. А с нее не спросишь.
— Хватит, — хмуро, сдерживая гнев, остановил его Сотник. У него не было ни малейшего желания выслушивать эти жалкие объяснения. У Виктора было много оснований не верить Федору, а Валентина всем своим поведением убедила Сотника, что Федор в своем вранье не одинок.
28
То, чего не прощают одному человеку, легко сходит с рук другому. Лишь бы это было в его характере, чтобы без этого его нельзя было представить, как нельзя представить акацию без колючек, а сиреневые кусты — с колючками.
Ну, скажем, кто обратит внимание на жалобы Никиты Торгаша насчет того, что его печь всегда обходят, что начальство, мол, не удовлетворяет элементарных потребностей его смены, что где-то, кто-то и почему-то всегда его обсчитывает?.. Люди ради вежливости выслушают такую жалобу, а когда он отойдет, — махнут рукой. Пусть поговорит!.. Слышали уже не раз.
А заговори об этом Игнат Сахно, сразу были бы созданы комиссии и подкомиссии для расследования. И если бы эта жалоба не подтвердилась — на голову Сахно посыпались бы десятки обвинений и обид...
Зато и у Игната Петровича была одна черта, которую не простили бы другому, а ему сходило с рук, речь идет о давней, молчаливой, без надежды на взаимность, любви к Лиде. Лида об этом начала догадываться лишь несколько месяцев назад и была этим очень удивлена. А товарищи Игната, — да и не только товарищи, — знали об этом давно. Сначала шутили, заметив, какими глазами он провожает Лиду:
— Ой, нагорит тебе, Игнат, от Солода!..
Но увидев, что упоминание о Солоде заставляет Сахно болезненно морщиться, прекратили шутки и только сочувственно качали головами.