— Сколько же ты получаешь? — Спросил молотобоец.
— Да иногда и до четырех тысяч доходит.
— Фью-ю! — Свистнул кузнец. — Кто же это тебе такие шальные деньги платит? Скажи и нам. Пойдем на заработки.
— Нет, не скажу, — шутил Коля. — А то еще мои заработки отобьете.
— Да ты же такой молодой. Я думал — в техникуме где-то. Кем же ты работаешь? — Удивлялся кузнец.
— Сталеваром.
— А-а, ну тогда да. Тогда поверю. А может, медом хочешь взять?
— Что же я с ним буду делать?.. Мне двенадцать километров до пристани пешком идти. И меда не захочешь.
— Ну, смотри. Твое дело.
Сели у кузницы, разговорились. Колю до сих пор преследовал образ женщины-калеки, и он спросил о ней у кузнеца.
— Это ты про Акулину?.. — Глаза кузнеца стали сочувственно печальными. — Это несчастная женщина. Нас немцы на окопы согнали. С разных сел. И она была. Не знаю, откуда... А когда наши наступали, немецкая артиллерия — прямо в народ. Сколько той крови пролилось! И Акулину там... Сначала в соседнем селе жила. Люди за ней ухаживали. А потом брат отыскался. К нам ее перевез, дом поставил. Село ему наше понравилось. Где еще такая красота? А воздух?..
— Нигде нет, — сказал Коля.
— То-то... Брат ее какая-то большая шишка в огороде. Деньги ей присылает. А соседи ухаживают. Добрейшей души человек — этот брат! Любят его у нас. Электричество — это его работа. И столбы где-то достал, и проволоку. Сам во время отпуска работами руководил. Три километра от Ольховка тянули. И Акулина — добрая душа. Если у кого-то туго — последним поделится. А видишь, какое несчастье на женщину...
...Оксану Коля нашел на коровнике. Она выбежала к нему в белом халате, с большим шприцем в руках.
— Уже и домой?..
— Пора.
— Ой, Колька. Ты хорошее дело сделал. Уже все село говорит, какой у меня брат. — И она улыбнулась гордой улыбкой. — Женился бы ты... За тебя же лучшая девушка пойдет.
— Вот куда клонишь, — подмигнул ей Коля, — Ладно, женюсь. Смотри, свадьбы не упусти...
Они попрощались, и Коля вышел на луговую дорогу, что над самым Днепром вела к пристани.
С обеих сторон дороги качались тополя и молодые дубы. Как солдаты, штурмуют невидимые бастионы, всходили на гору бронзовотелые, в зеленых размашистых одеждах невысокие сосны. Будто кто-то им подал команду «смирно», и они так застыли — одни аж на самой вершине, а другие на полпути к ней.
Вечерний пересвист лесных пичужек будил в Колином сердце песню, ему вспомнилось, как пел Владимир на лодке под баржей, и захотелось попробовать самому. Вокруг не было ни души, и Коля позволил себе спеть во весь голос.
Коля не допел до конца — почувствовал, что безжалостно фальшивит. Странно, — у него были и слух, и голос, но жили они как-то отдельно, независимо друг от друга, и голос не хотел подчиняться слуху, как норовистый конь, несущий всадника как раз в противоположном направлении, несмотря на то что всадник в кровь разорвал ему трензелем губы...
«Завыл, только не ветер, а Николай Круглов, — подумал он... — Хорошо, хоть никто не слышал».
Вдруг из-за поворота дороги показался кузов машины, груженной молодой капустой. Машина стояла на обочине, а водитель спрятал под капотом голову до самых плеч, ковыряясь в моторе. Коле стало неловко, — видимо, этот парень слышал неуклюжее исполнение замечательной песни. Но еще больше смутился он, когда шофер выпрямился и оказался молодой белокурой, голубоглазая девушкой, в которой Круглов сразу же узнал Лизу Миронову. Он и рад был этой неожиданной встрече, и растерялся.
— Коля! — Радостно воскликнула Лиза. — Вот так встреча!..
— А я распелся. Думал, никого нет.
Он растерянно пожал ей руку.
— Пел ты не очень...
— Вот мой Володька поет. Хоть на сцену Большого театра. Как ты оказалась в этих краях?
Лиза показала рукой на кузов автомашины.
— Для столовой. Садись, подвезу.
Когда они проехали несколько километров, начался густой дождь. Капли били по ветровому стеклу, металлические щеточки непрерывно двигались, не успевая его протирать. И хотя грейдер был твердый, хорошо утрамбованный, без приключений не обошлось.
Машину бросало из стороны в сторону, заносило, потому что суглинковый грейдер стал скользким больше, чем хорошо наезженная снежная дорога.
— Так мы далеко не уедем, — тревожно сказала Лиза.
В это время машину снова бросило в сторону, и она сползла кузовом в глубокий ров. Задние колеса так крепко засели в густой грязи канавки, что едва крутились. Передок машины стоял на дороге, значительно выше кузова. Сидение наклонилось так, что они на нем не сидели, а почти лежали.