А когда первый стальной лист помчался по рольгангу, сотни людей побежали за ним, сбивая друг друга с ног от радости и восторга. Но никто не обижался, не ругался. Бежали, бежали за огненными змеями до конца цеха. А потом бросились обнимать и целовать друг друга... Не один вернулся домой без пуговиц и без хлястика. Но настроение у всех было праздничное, торжественное...
— Ну, гуляйте, — сказал рабочий. — Вы, случайно, не из газеты?
И, убедившись, что Виктор не из газеты, рабочий исчез за железной будкой.
Виктор подумал о том, что Федор с Валентиной тоже, наверное, бежали за первым листом стали, бежали, взявшись за руки, как студенты, кричали, целовались, обнимались с рабочими. И Виктор впервые пожалел, что ему не пришлось принять участие в восстановлении родного завода, не пришлось пережить все те трудности, которые пережили Федор и Валентина. И впервые ему стало понятно то расстояние, что разъединяло его и Валентину. Ведь столько неповторимого, величественного они пережили вместе с Федором! Где уж ей не забыть о Викторе?..
Хотя думы о Валентине ни на минуту не оставляли Сотника, но красота подвижных полос раскаленного металла взволновала и одновременно успокоила его, вселив в душу какую-то возвышенность, торжественность.
Под мостовыми кранами, переносящими и складывающими в штабеля горячие слябы, Виктор прошел в цех, где для заводов-заказчиков упаковывалась готовая продукция. Работа шла дружно, слаженно. Но Виктору пришла мысль — почему для стальных листов обязательно нужна металлическая упаковка?.. Конечно, для упаковки используется отбракованный металл, но ведь металл! Сколько же таким образом вывозится с их завода первоклассного лома?..
Надо поговорить об этом с Дорониным и, может, подумать о какой-то другой упаковке.
Когда Виктор вышел из проходной завода, уже начало темнеть. Долго он блуждал в железных лабиринтах прокатного! Куда же теперь?.. В гостиницу? Еще рано спать. Хватит того, что ночью никак не может заснуть.
И Сотник пошел в рабочий поселок над Днепром. Вскоре он остановился у дома Валентины. Через дорогу, напротив дома, начиналась та дубовая роща, что выходила к самому заливу. То тут, то там бросали на землю широкие лунные тени отдельные сучковатые дубы.
Виктор посмотрел на землю, залитую лунным светом, с густыми тенями на невысокой траве, и она ему почему-то напомнила военный камуфляж. Будто это не тени от настоящих сучковатых дубов, а по приказу коменданта по всей площади разбрызгали широкой щеткой темную краску, чтобы свет был, чтобы тени были, чтобы было впечатление ночного леса. А потом Виктор подумал, что долго еще бывшим солдатам будут волновать воображение такие неожиданные сравнения.
Виктор встал в тени под невысоким дубом и посмотрел на дом Федора Голубенко. Олег, наверное, уже спит, но для Федора и Валентины еще рано. Как странно ему пришлось познакомиться с Олегом!.. Хороший мальчишка, но жаль, что Виктору не удалось его больше увидеть.
В одном окне в доме Голубенко еще горел свет. Какая-то фигура появилась в широкой раме. Но это же Валентина!.. Конечно, она. Вот Валентина открывает окно, смотрит на улицу. Она склонилась на подоконник и застыла так, в белой блузке с короткими, выше локтей, рукавами. Светлые волосы, залитые лунным светом, свободно рассыпались по ее плечам. О чем она сейчас думает? Хоть когда-нибудь ненароком она вспоминает уральскую комнату с деревянными стенами, с цветами на них, с солнцем на ее волосах, рассыпанных по подушке у самого лица Виктора? Вспоминает ли, как долго она не могла уйти с перрона, как махала рукой вслед поезду?
Она, конечно, не знает о том, что Виктор стоит тут под дубом. А что, если бы заметила его?.. Как бы она к этому отнеслась? Пожалуй, закрыла бы окно и погасила свет.
Но вот Валентина отошла от окна и, видимо, села на стул. Виктору было видно только ее голову. Вот она слегка встряхнула головой, и из открытого окна полилась тихая, тревожная мелодия. Как давно он не слышал ее игры на рояле!.. Он даже не знает, хорошо ли играет Валентина, — он ей не судья. Он только чувствует, что звуки звонко ударяются о его сердце, то откатываются, то снова наплывают; то трепещут вокруг него серебряными бабочками, бьются о его горячие щеки звонкими пчелками, то колют его в самое сердце въедливыми, назойливыми осами.