Старшие важно разговаривали, младшие шутили, заигрывали с девушками. Наконец окошко кассы поднялось, и в нем появилась старческая голова кассира. Сталевары выстроились в очередь. Началась выплата. В окошке слышалось сухое шуршание, и неизвестно, от чего оно происходило — или от самих ассигнаций, или, может, только от сухих пальцев кассира, которые, казалось, тоже должны именно так шелестеть.
— Да-а, — многозначительно процедил сквозь зубы молодой, вертлявый каменщик Василий Великанов, что работал на ремонте ковшей. — Гришка, ты все деньги в кассе загребешь.
— Хватит и тебе, — огрызнулся подручный Гордого Гришка Одинец, покраснев до корней своих чернявых волос. Он взглянул на Великанова сверху вниз, ибо был выше его на целых полметра. На заводе не было двух людей, которые так отличались бы во внешнем виде: Великанов был низеньким, светлым, со вздернутым носом, Одинец — двухметрового роста, тонкий, черноволосый, с горбинкой на носу.
— Ребята! Надо его наколоть на пол-литра. А то с такими деньгами человек разлагаться начнет, — не унимался Василий.
— Кому смешком, а кому теперь хоть на Марс пешком, — мрачно рифмовал сталевар шестой печи Никита Торгаш, одетый в новый чесучовый костюм. — Домой хоть не показывайся. В прошлом месяце получил две двести, а сегодня — одна девятьсот. Как жене объяснишь?.. Вниз, значит, растем... Выпью рюмку по дороге, а ей скажу, что ребят в ресторан водил. Хоть и поворчит, но это же лучше...
Он сердито потер ладонью свои квадратные усики, хлопнул рукой по пачке ассигнаций, как заядлый картежник по колоде карт, и резким движением сунул ее в боковой карман.
— Ты так оделся, только в ресторан, — пошутил широколицый, средних лет сталевар третьей печи Сахно. — Вот я к тебе притрусь своей робой, тогда жена поверит, что хорошо выпил.
— Ну-ну, — покосился на него Торгаш. — Я тебя притрусь. Я тогда к твоему «Москвичу» так притрусь своей «Победой», что у него ребра вылезут. А мне уже не страшно. Все равно недавно за столб зацепился. Надо кузов рихтовать и красить заново. Вот бы как раз те триста рублей были кстати...
— Оно и небольшие деньги, — сказал Сахно, — да как-то не того... Вроде у тебя их из кармана вытащили.
— Конечно же вытащили, — послышался молодой голос. — Конечно, вытащили. И если бы только деньги, так полбеды. А то надежды наши обворовывают. Ты рвешься вперед, а тебе ботинки, как водолазу, свинцовыми подошвами подбивают... Чтобы вниз тянуло. Не буду я об этом молчать! На Гордого две завалочное машины работают сразу. А мы ждем...
— Ну, что ты, Коля?.. Металлолома не всегда хватает. Прямо с колес в мартены идет, — сказал Сахно.
— А Гордому хватает? — Не успокаивался Круглов. — Как же они нам могут своевременно лом подавать, если заставляют шихтовиков в целых горах металла рыться, чтобы для Кузьмича лучший лом выбрать?.. Ему сдобная булка с маслом, а нам житняк с остями, и этого мало...
— Ты бы, Коля, постеснялся. Тебе двадцать лет, а Кузьмичу почти шестьдесят, — буркнул Торгаш, недоволен тем, что первым высказал общее настроение не кто-то из старших сталеваров, а Коля Круглов.
— А я не о себе. Я о своем мартене. Я не голоден, а он у меня недоедает. Аппетит у него неплохой. И если я втрое моложе, то мартены наши — ровесники. За что же это его будут голодом морить?..
— Правильно, Колька!.. Режь правду, — поддержал его Василий Великанов.
— Коля, не надо, — взял его за руку Владимир Сокол. — Не надо, Коля. Может, Кузьмичу просто везет.
— Везет? — Огрызнулся Круглов. — Что-то очень часто ему везет.
Владимир оказался более сдержанным и не таким горячим, как это могло показаться тогда, когда он выступил вперед из группы рабочих и признал свою вину. Круглов читал Соколу разделы из своей книги. Владимир был приятно порадован, что в этой книге Коля больше говорил об опыте Гордого, чем о своем собственном. Сокол глубоко уважал старого сталевара, а когда прочитал раздел из будущей Колиной книги, понял, что его не меньше уважает и сам Круглов. Только он об этом никогда не говорит. А из книги было видно, что Коля значительно глубже понимает сильные стороны Гордого, чем сам Кузьмич. Гордый брал многолетним опытом, возможно, не всегда осмысленным, а Круглов расколупывал каждый орешек, ощупывал пальцами каждое зерно в этом опыте. Видно, он не зря смотрел за каждым движением Гордого у мартена. Сокол понимал, что Коля делает очень полезное дело, потому что, конечно, ни один литератор не мог бы так глубоко осветить опыт Гордого, как он, сталевар Круглов, для которого это стало делом ума и сердца.