Витя сидел на скамье, зажатый с обеих сторон двумя дюжими старухами в черных платках, которые, радуясь чему-то, беспрестанно подливали ему самогон.
- Выпей, милок. Чистый нектар, – нахваливали, цокая языком.
Виктор мелкими глотками пил мутный, невероятной крепости нектар, а потом долго не мог отдышаться, приходя в себя. Бабки радушно угощали его, накалывая ему на вилку то редиску, то соленый огурец, то кусок крупно порезанного сала, и он покорно жевал, с интересом разглядывая присутствующих. Не было ни одного молодого парня или девушки. Только вездесущая детвора носилась по хате, залезала под стол, прыгала по скамьям и вообще обрадовалась приехавшим чрезвычайно. Немолодые мужики и женщины с аппетитом закусывали и с удовольствием наполняли бокалы, слушая витиеватые тосты приезжего тамады.
Малыш был в ударе. Произнес застольную здравицу за хозяйку дома. Народ зашумел одобрительно. Наталья зарделась, опустив глаза, и вдруг, крепко стиснув в сильных объятиях, звонко расцеловала смутившегося кавалера. Села, не сводя с него горящего василькового взгляда, со счастливой блуждающей улыбкой на раскрасневшемся лице, и все подкладывала ему на тарелку соленые рыжики и крупные куски зажаренного в печи индейского петуха. Сатир упивался вниманием общества и с серьезным видом отвечал на вопросы незадачливых селян.
- Сергей Борисыч, что же это в стране-то деется? – вопрошала его обеспокоенная старушка. – Потоп будет ли?
- Потоп будет. Потом. А сейчас пришло царство антихриста и вершитель дел его Лель, правит страной, – Малыш умышленно нагонял страх.
- Покайтесь миряне, ибо сказано у Иеремии – велики грехи рода человеческого!
Бабки испуганно крестились. Мужики не верили. Седобородые старцы, рядком сидящие сбоку на широкой лавке, прикладывали ладонь к слабослышащему уху.
- Ась? – белоголовый как лунь старик прошамкал беззубым ртом. – В сорок первом тоже антихрист являлся, еле землю отстояли.
- Сейчас хуже, деда, – Серега хитро блестел глазом. - Ядерный век. Дикие нравы. Никто не спасется в безумии мира сего.
- Да что за времена такие? Пенсию задерживают, магазин-будка уже три недели не едет… - бабки возмущенно шептались друг с другом.
Незаметно за разговорами люди пьянели, и разгоряченные, красные, потребовали от гармонистов грянуть чего-нибудь зажигательного, чтоб душа зашлась… Музыканты, растянув меха тальянок, лихо завели «барыню». Народ сразу же повеселел и тотчас пустился в пляс, безудержно топая каблуками и выбивая громкую дробь. Женщины важно плыли сизокрылыми утицами, мужики суетливо крутились вокруг них, изображая распаленных селезней. Хлестко били себя ладонями по груди, коленям, пяткам, громко притопывая и прихлопывая. Некоторые по-разбойничьи свистели и лихо шли вприсядку, ловко выбрасывая вперед одетые в начищенные сапоги ноги.
Одна плясунья, сложив перед собой руки, бойко исполняла чечетку, тонко повизгивая и игриво сверкая глазами в сторону Василия. Тот громко хлопал в ладоши и благодушно улыбался. Недолго думая, шалунья тут же подскочила к нему, выдернула из-за стола, и увлекла в круг. Дядя Вася по-молодецки тряхнул стариной, выдав сумасшедшего «казачка». В молодости он был, видимо, отличным танцором и имел немалый успех у деревенских барышень. Очки слегка запотели, волосы взмокли, грудь бурно вздымалась от торопливого дыхания. Он с честью принял вызов, не уступая спутнице в исполнительском мастерстве. Но дама не собиралась останавливаться и решила утомить Василия переплясом. Ветеран и не подумал сдаваться, выдав целый ряд таких залихватских оборотов, что изба загудела от бурных рукоплесканий. Гармонисты наяривали во всю мочь, и не первой молодости танцовщица, стянув с себя красный платок и громко пристукнув сапожком оземь, подняла вверх обнаженные руки и выдала будоражащим движением крутых бедер такие умопомрачительные пируэты, что зрители восторженно заревели, вспоминая далекую молодость. У Василия от изумления упали с носа бинокулярные очки, и он еле успел выхватить их из-под каблуков разгорячившейся озорницы. Пал на колени, признавая свое поражение, и с благодарностью протянул ладонь победительнице. Женщина, взяв поверженного исполнителя за руку, торжествующе плыла вокруг лебедушкой.
Музыканты, поиграв еще немного, стихли, утомленные.
Ветеран, обняв разрумянившуюся партнершу за талию, степенно разливал «Столичную». Чокнулись и выпили на брудершафт, долго глядя в глаза друг другу.
Витя сидел в приятной истоме и с удовольствием наблюдал за простосердечными селянами. Ему здесь нравилось. Люди открытые, душевные, а главное бесхитростные и добродушные. Он хотел было, вместе со всеми пуститься в пляс, но вскочив на ноги, почувствовал опасное головокружение и слабость в коленях от выпитого самогона, и предпочел остаться наблюдателем. Бабки-соседки не давали ему скучать и строго следили, чтобы его бокал не оставался пустым, беспрестанно подливая из графина огненный нектар и угощая свежим крыжовником.
Гармонисты ухнули «русскую», и неостывшие танцоры разом вскочили на ноги, готовые пуститься в яростный перепляс. Один край длинной скамьи резко освободился и подпрыгнул вверх. Витя, сидящий с бабками на другом конце, почувствовал, будто он низвергается в бездонную пропасть, падая и медленно заваливаясь набок. Струганный пол внезапно ударил в спину. Сверху сыпались не удержавшиеся спутницы-старухи. Приземлялись прямо на него и, с выражением полнейшего недоумения и легкого испуга, протягивали вперед когтистые пальцы. Рядом бухнулась опрокинувшаяся скамья. Музыка остановилась, вся хата сотрясалась от дикого хохота. Нерасторопные гуляки долго ползали на четвереньках, ощупывая себя со всех сторон, и громко охали, взволнованно хватая друг друга за руки.
Кое-как успокоились, установили скамью, сели и наполнили кубки. Выпили залпом. Музыканты вновь растянули меха заливистым перебором. Все одновременно поднялись, и Витя опять летел в бездну, ударяясь боками и зажав в кулаке скатерть, за которую в отчаянии схватился, теряя равновесие. Тарелки, чашки, кружки, недоеденные куски ржаного хлеба летели следом. Опытные бабки на этот раз устояли на ногах и весело смеялись беззубыми ртами, глядя, как падает и разбивается вдребезги посуда. Он с горем пополам поднялся, отряхнулся и сел в темный уголок на табуретку, скромно улыбаясь и нетрезвыми глазами наблюдая, как хуторяне помелом сгребают осколки.
Быстро постелили свежую скатерку, поставили уцелевшие приборы, опять наполнили чары. В третий раз рванули меха гармонисты, и пошла, поехала, загудела, зашумела, заколобродила деревенская потеха. То ли самогон давал такой заряд бодрости, то ли сами жители истосковались по гуляньям. Самоотреченно плясали все. Только Витя да седобородые старцы аплодировали сидя. Всех увлекал безудержный мотив. Взявшись за руки, прыгали как кузнечики малые дети. Василий мелким бесом крутился вокруг дуэньи-партнерши, блестя очками и радостно улыбаясь. Дымка дробным шагом шел вприсядку, держа руки за спиной. Лилипут Павел Андреевич метался на коротких ногах, пытаясь не отставать от раззадоренных пляской сельчан и отталкиваясь от пола, вихрем взлетал на пустые скамьи. Пробежав с безумными глазами всю длину, стремительно оттолкнувшись и растопырив как крылья руки, будто подгулявшая белка-летяга плавно и мягко приземлялся на широкую кровать, покрытую пуховой периной и застеленную белоснежным льняным полотном.
Высокая чернобровая Натали выступала с молчаливым достоинством, тая в глубине наполненного сокрушительной страстью тела, обжигающие огненные потоки, готовые вот-вот взорваться неуправляемым, разбуженным вулканом и в прах испепелить любого, дерзнувшего расшевелить стихию. Расширившиеся зрачки бездонных глаз, яркий румянец, играющий на матовых ланитах, притягательность алых губ, с трудом сдерживаемое, рвущееся наружу прерывистое дыхание – все это готово было смутить и повергнуть в трепет неуверенные сердца.
Но не робкого десятка был загорелый мускулистый авгур. Показывая неуемную удаль, одетый лишь в огромные джинсы-пирамиды, полуголый хмельной фавн сводил с ума лесную дриаду, исполняя невероятно экспрессивный фантастический танец – гремучую смесь латиноамериканских стилей и европейского канкана, культов и обрядов африканских племен и изящного греческого сиртаки. И все никак не мог оторвать зачарованного взгляда от налитых спелых боков прелестницы.