На твоем “Москвиче” можно махнуть разом
Весь этот русский разгром дорог псковского рубежа,
Но ты опять выбрала дальше Москвы, Парижа, Нью-Йорка, лазом
Каким-то таинственным душою до неба сподобилась убежать.
Поэтому я точно знаю, кому и куда адресую
Печорское благословение и земли этой красной пыль.
И если б не ты, то ветры эти и кропленье дождя впустую
Болтали б всю ночь, но не повествовали бы быль.
Конечно, это — не бред, но кроме небожителей, кроме
Ангелов, я верю, бывает взойдет на миг
Запевшиеся поэты на белом — в небо — “Москвиче”-пароме,
Или небо само ниспадает тяжело на них.
А те, кто сопутствуют тебе, — Воскресение и Победа —
Такие дары Божии, что твои не твои,
И даже, если бы и имела ты во власти своей полнеба,
То и тогда бы ты смогла их только родить, но не сотворить.
Я ничего не отнимаю от тебя, потому что не существую,
Потому что кланяюсь тебе и люблю — сестру.
Ты наказывала писать тебе, вот и повествую
То, что ночью пишу, а утром (потому что нет меня) навечно сотру.
2-е Письмо
Жизнь такая простая вещь, и что-то значит
В ней немногое, и я гляжу только в два оконца:
Вот луна льется, и кто-то негромко плачет,
Вот льется солнце, и кто-то смеётся, смеётся.
И если кто по ухабам печорским, по глубооким озерам
Пройтись, проехаться, проплыть попробовать,
То можно стать путником, странником, паломником, но фантазёром
Не стать ни за что от холмистого, края этого крутолобого,
И вспомнив печаль-радость, смены времен года,
И то, что, время сжирает, мясо живьем от рук, голеней — ото всего тела,
Оглянувшись, замрешь, но найдешь ли, что было б пригодно
Для заоблачной купли, душе — для доходного дела,
От печорских холмов до пронзительной мальской долины
Мы изъездили всё и на всякие холмы всходили,
И молились, и Бог отвечал нам, и неутолимы
Были мы от долин, что как будто бы Бога родили.
Но когда повернешь на печорскую благословенную трассу,
Чьё, ты спросишь, жнивьё, цапля чья, иль вы — небыль?
Чьё ты, озеро, кто ж это охрой густою покрасил
В перелесках поля и лазурью лазурною небо?
3-е Письмо
Вот так: дождь за дождём и это значит одно — осень,
И ещё это значит конец или смерть года.
Перелёты и пение птиц, и жара, и покосы,
И движение соков, приплоды, и жирной земли плодоносье —
Замогильною сыростью кончилось всё и прескверной погодой,
И никто не даёт тебе чаянья или упованья,
Хоть на долю того торжества и венчального края,
От которого, только лишь вспомнишь, начнешь целованье
Каждой капельки ливня и звона, и зноя, и грая.
Это лето — письмо по своей убывающей сути,
Где на каждое слово ложатся потери и метки
Умирания жизни, в которой ещё мы побудем,
Но однажды остынем, как голые зимние ветки.
От тяжёлой грозы, среди пышного августа — траур.
Родило новый мир уходящее мёртвое лето.
Под озимые в голой земле ковыряется трактор
И ворчит, и стрекочет недовольным жучком от рассвета.
И когда хладный вечер раскинет по сумеркам крылья,
И земля воздохнёт, и испарина ляжет на травы, —
Где же я, если жизнь мою темень покрыла,
Где же мир, на который имею я кровное право?
Невесомой душе так легко, что и осень ей в радость,
Она знает науки простые и детские скалки...
Из всего, что дарилось, холодная осень осталась,
И разбилось зерцало, в которое жизнь улыбалась,
И роняют деревья прекрасной картины осколки.
4-е Письмо
Я бы многих винил
В тяжкой доле и злой,
Если б не освятил
Меня луч золотой
А в печорском краю
Никаких перспектив,
Кроме жизни в раю
И заоблачных нив.
Что посеяно здесь,
Возвращается там
В неожиданный лес,
К драгоценным цветам.
Но не спит никогда
Средостения дверь
Охраняющий гад,
Отвратительный зверь.
Вся Россия пустырь,
но в развалах войны
Я нашел монастырь
От роду без вины.
И тебе, милый друг,
В этих стенах святых
Все святое вокруг,
Вся земля — с высоты.
И душа твоя здесь,
Где бы ты ни была,
Словно слушает весть,
Расправляя крыла.
От глаголов земных
В тишину уходя,