Свой жизненный путь Алька наметила уже давно и, до недавних пор, ни разу с него не свернула. Она всегда гордилась своей целеустремлённостью.
Что же происходит теперь? Почему её больше беспокоит ремонт и оборудование помещения, чем встреча выпускников к которой она готовилась последние пол года? Почему успех „Шанель номер два“ ей стал важнее собственного? Почему её беспокоит появление каких-то шпионов и то, что её саму, наверно, подозревают в шпионаже? Что вообще происходит?
Алька всматривалась в серое пятно на стене и думала о том, что ей безразлична судьба этого обоза.
Не может быть, думала Алька.
Этого просто не может быть.
Стоящая рядом Мелина страдала из-за неуверенности в себе и из-за отсутствия мужества. Ведь вот, совсем рядом цель всей её жизни, то к чему она шла долгой и трудной дорогой, а ей страшно. Просто страшно. Как той глупой девчонке которая увидела изуродованный труп отца.
Её не хотели впускать, уговаривали, тянули прочь, но она прорвалась. Ворвалась, чувствуя себя победительницей и утонула, в горе и ужасе, в комнате с завешанными шторами, освещённой множеством коптящих свечей, с матерью, волчицей воющей у тела.
Нечто, лежащее на столе, ничем не походило на отца. Лицо, одежда, волосы, всё смешалось в кровавотряпичную массу и только сапоги, хорошо знакомые сапоги, блестели начищенными пряжками.
А мать!
Мать хваталась окровавленными руками за это месиво и трясла его, словно уговаривала проснутся.
И слёзы, смешиваясь с кровавыми брызгами, текли по её лицу, делая его похожим на маску.
Маску смерти.
Там, по ту сторону полотна, Мелина видела другое лицо смерти. Весёлое, беззаботное, бездумное, но не менее страшное. Мелина его боялась даже больше того — из детства. Тому она верила, а это ей врало. Оно обещало радость, но Мелина знала, что это будет не её радость. Ничего и никогда уже не будет её. И красивое тело, незаслуженно уложенное в гроб, рассыпется прахом, и никогда не наденет на себя красивое платье, не закружится перед зеркалом, не рассмеётся шутке подруги, и не почувствует волнующего прикосновения, никогда…
Смешно, подумалось Мелине. Можно подумать, что её нынешнее существование чем-то лучше того, возможного. Но, если бы ей предложили выбор, она бы отдала всё, только бы не растворится окончательно в безликом ничто.
- Я туда и обратно, - первой нарушила молчание ведьма.
- Никаких экспериментов. Только посмотри как там и домой. Я волноваться буду.
- Слушаюсь мой генерал, - Мелина в шутливом салюте поднесла руку к виску, а потом, ту же руку к картине.
Обоза не было.
Обоз, рассыпавшись на звенья, отдыхал у придорожной гостиницы.
Горел костёр. У костра суетились женщины и пахло едой.
Согретые его теплом, угрюмые лица оживлялись улыбками и голоса вплетались в тихий гул общего разговора.
- Что ж ты Мирта за своим то в хоромы не пошла. Там то небось, и еда послаще и постель помягче…
- Так он ведь сказал, что здесь спать будет. Только с мамашей откушает и обратно.
- К тебе что ли? Вот ведь, и ночи без тебя…
- Как же, нужна я ему. Это он всё о спящей пионе заботится. Как оклемался чуток, так сразу к ней. А мне говорит: «Ты Мирта, от неё ни на шаг, пока меня рядом не будет.»
- А ты, как я погляжу, его наказ исполняешь…
- Да чего с ней сделается? Лежит себе и лежит. Не была бы пионой уже давно бы крышкой накрыли.
- Ты тут смотри чего несёшь. Не дай Всевидящий, Мадама услышит. Она ведь и выпороть может, она такая…
- Сама ж её ж в мертвяки первой записала, а нам рот закрывает, - ворчливый женский голос вызвал гул неразборчивого одобрения, - в дом даже вносить не велела, что тот ящик с дровами. Раз не мёртвая пиона наша, то ты с ней как с живой обходись, а раз как с неживой, то чего нам рты затыкать…
- Ох, крутют они там что-то, - мужик приложился к тяжёлой кружке, крякнул и закончил, - чует моё сердце, крутют.
- А чего там чуять, - влез насмешливый женский голос, - конечно крутят. Ты б тоже бы покрутился на ихнем месте. Кто ж от таких богатств по своей воле откажется.