Растворились рисунки, исчезли пассажиры и стены вагона... Вокруг был город. Диковинный город из ртутных параллелепипедов, вздымающихся к подёрнутому белым шумом небу. По тротуарам брели чёрные абстрактные фигуры с кубами вместо голов.
И звук из колонок.
Ржавый скрежет, тоскливый, пронзительный.
А над всем этим в небе парил медленно вращаясь чёрный куб. Куб испускал призрачные протуберанцы, которые хлестали по улицам города. Удары их заставляли улицы содрогаться помехами.
--Что это?-- Джульетта снимала экран своим мобильным телефоном.
--Не знаю. Просто это есть... И всегда было -- где-то рядом, может быть за дверью. И это -- не искусство, это ещё одна реальность, может быть более настоящая, чем наша. И если ты скажешь, что этот город надо тянуть в выставочный зал -- я выставлю тебя взашей.
--Но...
--Никаких "но". Это нельзя показывать. Понимаешь? Никогда.
--Не понимаю,-- Джульетта замотала головой,-- Хоть убей не понимаю. Да ведь никто и никогда не поверит, что ты это выдрал из обычной кассеты, подобранной на помойке. Это всё можно нарисовать в трёхмерке, наложить пару фильтров, шумы...
--Поэтому и нельзя. Будут какие-то люди пялиться в экран, тыкать пальцами, мол вот это вот освещение по Фонгу, а вон там текстура криво наложена, и вообще ребёнок лучше отрисует. А потом критики, ежели не соизволят разгромить в пух и прах с Фонгом и кривыми текстурами, начнут вести долгие беседы, что, дескать Григорий Маленков имел в виду то-то и то-то, что вот в этом кадре он развивает идею Малевича, а в этом... как его... вечно путаю. Короче, тоже Малевича, но в другой итерации. Тут постструктурализм, там Деррида с Фуко... дискурсы бродят, ризомы реют по ветру... мертвечина. Здесь ведь -- жизнь. Чужая, чуждая, такая, какую мы никогда не поймём и не примем, а они всё сведут к мертвечине... Ты, кстати, зря на мобилу снимаешь. В цифре всё равно ничего не останется.
Джульетта спрятала телефонную трубку в сумочке. На экране было шумящее небо над ртутным городом. По небу, казалось, пробегали волны, гоня к горизонту хаос тёмных частичек. Птицы-треугольники, выстроившись в замысловатую самоподобную фигуру, направились вслед этим волнам, источая скрипучее курлыканье.
--Я всё-таки заберу эту кассету. Ты не имеешь права запирать её в ящике стола.
--Имею и запру,-- Григорий встал -- росту он был почти исполинского, против него Джульетта казалась дюймовочкой.
Но в руке дюймовочки вдруг оказался пистолет. Маленький злой механизм, заряженный и приготовленный к стрельбе.
--Так, кончай валять дурака,-- скулы на лице Григория разом стали жёстче.
--Это ты дурак, Гриша. Ты сам-то знаешь, сколько за твои плёнки заплачено?-- сорвалась на визг Джульетта,-- Макс Каганович уже весь слюной изошёлся, так он торопится на них нажиться. И это притом, что он не знает, что у него уже плёночки-то перекупили его коллеги из Швейцарии.
--Бред какой-то. Отдай пистолет.
--Это ты бредишь. Сидишь в своём подвале с допотопной техникой, монтируешь лезвием и клеем, дивишься на кубы свои в небе. А жизнь идёт. Бегает, мальчик мой, таким бегом, что тебе даже не снилось. Ну чего ты хочешь? Денег хочешь? Будут тебе деньги, пивом своим, которое ты хлещешь -- упьёшься до конца дней своих. Бабу тебе надо? Видно же, что бабу надо -- будет тебе баба. Любая. Хочешь, сама дам?
--Дура ты. Чем светишь? Пиздой своей светишь? Ты думаешь, что я это,-- Григорий указал на экран, где прозрачные зиккураты вращались вокруг невидимой оси, пронизанные чёрными протуберанцами,-- на пизду твою сменяю. Да иди ты...
Выстрел -- невыразительный сухой хлопок.
Григорий удивлённо посмотрел на Джульетту, прошептал что-то неразборчиво, и осыпался на пол. Экран погас -- сработала перемотка. Джульетта подошла к столу, стараясь не смотреть на лежащее на полу тело. Её трясло, но даже перед самой собой она силилась не подавать виду.
На дисплее видеомагнитофона бежали цифры, неумолимо стремясь к пяти нулям, разделённым двоеточиями. Сейчас казалось, что они сменяют друг друга всё медленнее, что вот-вот замрут, и замрёт время и Джульетта тоже навсегда застынет в комнате с покойником и невероятной, никем не виденной вселенной на осыпающемся ферромагнетике старых плёнок. Но цифры бежали, и вот механизм, щёлкнув, остановился.
Выброс. Направляющие спрятали плёнку под крышкой, кассета поднялась над роликами и, влекомая фигурной рамкой, вылезла из магнитофона.
Джульетта подобрала её, оригинал -- даже не извлекая из адаптера, блокнот, спрятала всё в свою сумочку и направилась к выходу. За её спиной снежили экраны. Перед ней была большая и прекрасная жизнь, какую можно было позволить себе за счёт прозорливых коллег Кагановича. Джульетта закрыла за собой двери и, спускаясь по лестнице, принялась выискивать в телефонном справочнике нужный номер. Невнятный интерфейс раз за разом заставлял её промахиваться мимо искомой записи, и она, проклиная худшими проклятиями разработчиков мобильного софта, тискала плоские клавиши, надеясь, что очередная её комбинация приведёт к желаемому результату. Номер нашёлся уже когда Джульетта была на улице. И только в этот момент она увидела, что телефон потерял сигнал и находится в режиме поиска сети.