В гробнице Харемхеба можно восхищаться непосредственностью и художественной выразительностью в изображении кузнечика, голубя или пеликана, любоваться сбором винограда и другими сценами, которые воспринимаешь, как тончайший, мастерски исполненный эскиз.
В структуре натюрморта, бесспорно, сохраняется тот же самый — очевидно бессознательно ощущаемый самим живописцем — порядок, что и в письменах: нарисованных или высеченных и раскрашенных иероглифах. Натюрморты впечатляют знанием природы и глубоким реализмом, а «пчелы» или «утки» из иероглифического письма нисколько не уступают очаровательно раскрашенным утятам из мастабы Итет в Медуме (2700 год до нашей эры). Не уступают ни по строгости форм, ни по верности оригиналу.
Царские гробницы, как и гробницы простых людей, представляют ряд маленьких подвальных картинных галерей, большей частью замурованных в стенах, почти не разрушенных временем.
Девочка на крыше играет в камешки
Иногда в прошлом гробницы использовались для жилья, а в некоторых живут и теперь. Вполне понятно, что в последних стенная живопись сильно повреждена или уничтожена. Есть гробницы, где в эпоху христианства жили монахи, которые из лицемерного стыда или боязни греховных видений замазали грязью груди и бедра женских фигур. Другие, более дотошные, вырубили из стены целые куски, где их чересчур возбуждали прелести древних египтянок.
Обитаемые и поныне гробницы еще в давние времена безнадежно закоптили и разрушили. Теперь над каменной плитой у входа зачастую висит детское белье, а в том месте, где некогда покоилась набальзамированная мумия какого-нибудь фараонского пивовара, старшего мельника или сыщика, молодая мать кормит ребенка. На дворике возвышаются причудливые, неестественной величины сооружения из глины, похожие на корзины или на неуклюжие скульптуры. Это амбары для зерна и постели в жаркую летнюю ночь, когда приходится спасаться от скорпионов. В эти каменные грибы взбираются по лестничке. Помещение столь мало, что спать можно только в сидячем положении.
От широко раскинувшейся деревни (точно домики кто-то испугал и они разбежались во все стороны) движется черная фигура из классической трагедии. Да, нам, поверхностно образованным среднеевропейцам, она совершенно определенно показалась Электрой, с печатью грусти на лице. На голове она несет медный кувшин, сверкающий под полуденным солнцем. За ней трусит ослик. А позади на фоне песчаной и каменистой пустыни горланит, звенит, поет и барабанит деревенская свадебная процессия на двух облезлых верблюдах. Под развесистой смоковницей на крыше глиняного дома черная девчушка играет в камешки. Водяное колесо, которое с покорным упорством вертит буйвол, черпает в жаркий, раскаленный полдень прохладную прозрачную воду, растекающуюся затем мутными струйками по полям. Нубийский мальчик, совершенно голый, стоит у колеса и пронзительно тянет свою, песенку.
В роще у храма Рамсеса вспыхнула драка между драгоманами. Они тузят друг друга палками и, очевидно, бранятся, а впрочем, может быть, это всего-навсего мирная беседа соседей. Трудно об этом судить человеку, не знакомому с нравами и обычаями Древнего Египта, поскольку — ив этом никто из нас не сомневается — то, что происходит перед нашими глазами, — это сцена из эпохи наследных распрей за трон царицы Хатшепсут. А вот это не кто иной, как сам управляющий недвижимым имуществом Тутмоса IV — Мени, примчался в облаке пыли. Это человек весьма справедливый, и поэтому он приказал нарисовать на своей будущей гробнице сценки, изображающие, как он обнаженный, маленький и смиренный предстает перед Осирисом. Тот — бог бюрократии, писцов и судей, взвешивает его сердце и проверяет учетную книгу жизни Мени, которая велась строго, ибо предназначалась для вечности. Сердце Мени весит больше его мелких хищений, богохульств и прелюбодеяний. Это страшно наивно, но Мени — человек, который верит в двойную бухгалтерию и два раза меряет по установленному государством локтю. И даже тот факт, что прибыл не Мени, а просто-напросто шофер Службы древностей, не рассеял нашей уверенности, что все, что мы видим, уже происходило когда-то в эпоху царей.
Храм Рамсеса III, где с главного пилона нас облаяла сероглазая овчарка, похож на все остальные храмы, только он почти не тронут. Похищены лишь статуи и некоторые колонны. Но как? Вот этого я не могу себе представить, ибо, судя по остаткам и осколкам, это были многотонные глыбы. Вероятно, в прежние времена грабители были куда сильнее, и их средства грабежа вполне соответствовали весу приглянувшейся добычи. У стены главных ворот стояли в ряд семнадцать базальтовых Рамсесов. Для прохода оставался лишь узкий коридорчик, точно в коридоре гостиницы, где вечером перед дверью застыли семнадцать пар черных туфель и полуботинок.
Возвращаясь с западного берега на восточный, мы спугнули стаю цапель и журавлей. И я подумал о молодых египетских художниках и о том пути, который им еще нужно проделать, прежде чем их живопись станет столь же современной, как древнейшая живопись мира.
ИЕРОГЛИФЫ
ИЛИ САМЫЙ СТАРЫЙ
ЕГИПТОЛОГ МИРА
V меня такое впечатление, что ни одна наука о раз-* витии письменности не интересуется ее изобразительной стороной — красотой, изяществом, вкусом или чувством меры при размещении на плоскости. Просто поразительно, насколько законченным художественным произведением с точки зрения графики кажутся древнейшие письмена — это относится и к праиндийским иероглифам в Мохенджо-Даро, и к шумерской клинописи в Аагаше, и к египетской додинастической палетке Нармеры, и к хранящемуся в парижском Лувре надгробию царя Джета эпохи I династии.
Пиктографы или петроглифы развились в идеограммы, а затем, по мере роста культуры, в письмена. Первые разгаданные письмена, встречающиеся на бесчисленных древних памятниках, — это египетские «божественные слова» mdw ntr, т. е. иероглифы. Немногие умели их читать и тем более писать, вернее, высекать или вырубать на камне, рассказывая таким образом о тех или иных событиях. Это было привилегией жрецов и узкого круга образованных людей Древнего Египта. Но одно достоверно: эти необычайно изящные памятники иероглифической письменности относятся к додинастической эпохе, т. е. примерно к 3200 годам до нашей эры. Они свидетельствуют о высокоразвитом художественном вкусе. Я имею в виду размещение формы в пространстве, чему в сущности никогда не научишься и что надо просто чувствовать. Здесь дело не в симметрии, не в золотом сечении, а в правильно найденном соотношении прямых и кривых линий, массы и пустого пространства, света и тени, в чередовании размеров и в целом ряде того волшебства и чар, которыми владеют графики и знатоки письменности. Например, рамочки, овальные прямоугольники с именами царей, обнаруженные почти на всех памятниках, представляют образцы весьма замысловатого графического оформления. Я рискну утверждать, что предназначенные для написания имен царей знаки выбирались с таким расчетом, чтобы соответствовать всему стилю надписи, и не только повествовали, но и были красивыми. Немаловажную роль в надписях играют интервалы между знаками, которые точно так же, как тени, придают этим надписям определенный ритм.
Когда мы в немом изумлении стояли перед многометровыми пилонами, стенами или колоннами в Луксоре, Карнаке, Файюме или Саккаре, в Верхнем или Нижнем Египте, нас захватывала строгая последовательность и ритм в написании знаков, совершенство в обработке камня. Египтяне писали при помощи долота, ибо они писали на века.