Менгеле снова посмотрел на Ханну. Герберт слишком явно напрягся, потому что внезапно Папворт шагнул вперед, прочь от двери, и вывел правую руку Герберта между лопаток, разрывая осколки боли через его связки.
Ясно, подумал Герберт, Папворт не считал Менгеле сверх чертой; или же он чувствовал себя так близко к своей добыче, что ему было все равно.
Ханна дико огляделась по сторонам, чувствительная к атмосферным изменениям, как барометр, но говорила Мэри.
«Это земля, - недоверчиво сказала она Менгеле, - Гете и Бетховена, Баха и Канта… и вас?»
Менгеле полуулыбался, как будто намеренно или иначе он неправильно понял ее тон и решил принять это как комплимент, приравняв свой гений к гению этих великих людей. Затем, неторопливо в каждом шаге, он подошел к кровати Мэри и вынул из кармана большую полоску хлопка, которую скатал в клубок.
«Третья степень - это сама пытка». Он повернулся к ней. "Открой свой рот."
"Для чего?" она спросила.
Он ударил ее в живот - удар, на который здоровый молодой человек мог бы не обращать внимания, но этого было более чем достаточно для старухи.
То бронхитическое дыхание, которое Мэри выдохнула из легких. Ее голова выступила вперед с широко открытым ртом, как будто пытаясь поймать выпущенный воздух, и Менгеле сунул ватку ей в рот и схватил обе ее руки одной из своих, чтобы она не могла вытащить его.
Он собирался пытать не Ханну; это была Мэри.
Она была старше и слабее, и тот факт, что она была здесь, в первую очередь обнажил ее основную слабость: то, что она едва могла дышать.
Хороший палач знал свои приемы, как механик - свои инструменты. Менгеле мог ясно судить о страданиях, как инженер измерял напряжения и деформации на мосту.
Он также знал, что она мать Герберта, и что все остальное померкло перед этим.
Мэри посмотрела на Герберта, ее глаза расширились от страха.
Чтобы попытаться заставить воздух свободно проходить через ее ноздри, она дважды фыркнула; мера ее беспокойства, поскольку такие нелестные звуки обычно унизили бы ее.
Менгеле наклонился ближе к Мэри, чтобы лучше слышать, насколько затруднено ее дыхание. Она посмотрела на него, а затем снова на Герберта.
Герберт увидел, как ее щеки начали краснеть.
Она знала, и Герберт знал, и Менгеле знал, что это порочный круг. Чем меньше у нее было воздуха, тем больше она тревожилась, и чем больше она становилась, тем меньше воздуха ей давалось.
«Даже не думайте кричать о помощи, мистер Смит. Папворт причинил бы вам много боли, и в любом случае это не принесет вам никакой пользы. Люди все время плачут в больницах, и никто не обращает на них ни малейшего внимания ».
Мэри снова хрюкнула, и над ее верхней губой появился комок слизи. Складки ее ночной рубашки слегка сдвинулись, когда захваченный воздух начал выталкивать ее легкие наружу.
Она попыталась кашлять и давилась ватой, из-за чего из носа текла желчь, а на глаза навернулись слезы.
Менгеле полез в карман своего докторского халата и вытащил маленькую ватную пробку, которую он протянул Герберту, словно для его одобрения. Затем, с быстрой точностью, он воткнул его в левую ноздрю Мэри.
«Ради бога, - крикнул Герберт, - разве вы не думаете, что я уже сказал вам? Почему ты мне не веришь? "
Даже в отчаянии Герберта он видел, что вопрос был риторическим. Менгеле не поверил ему, потому что те, кто обманывали, чтобы выжить, никогда не верили, и потому, что это было слишком важно для Менгеле, чтобы рискнуть.
Его власть в Освенциме была преходящей и ограниченной, но это, Святой Грааль науки, гарантировало ему бессмертие, искушение, несомненно, непреодолимое для человека с такими непомерными амбициями. Должно быть, его раздражало то, что он работал под руководством такого гения, как Полинг.
Это было бы его оправданием; это тот, который поместил его имя в энциклопедию.
«Йозеф Менгеле, - подумал Герберт. тот человек, который прошел через ворота в Освенциме, выше которых было написано Arbeit Macht Frei - «Работа делает вас свободными», - и поверил легенде.
Плечи Мэри теперь сгорбились от дыхания.
Сухожилия на ее шее торчали, как стальные тросы, очерчивая узкие линии под кожей, а между этими гребнями мягкие ткани втягивались в глубокие впадины.
Герберт представил черные пятна за ее глазами, невидимую железную скобу вокруг ее груди и последнее, сверкающее обвинение в том, что он, ее сын, каким-то образом несет ответственность за все это.
Менгеле вытащил вторую такую же ватную пробку, посмотрел на Герберта, не увидел ничего, что могло бы убедить его в обратном, и вставил ее в другую ноздрю Мэри.
Герберт зажмурился слезами гневного унижения.
- Хорошо, - внезапно сказал Папворт. «Он говорит правду».
Менгеле посмотрел на Папворта, якобы для подтверждения того, что он может остановиться.
Но Герберт, который всегда был Наблюдателем, видел за этим взглядом и знал, что это было на самом деле: разочарование. Вот и все; разочарование в том, что Папворт отказал Менгеле в возможности применить новые пытки.