Наваждение длилось несколько секунд. Девушка скрылась в подъезде напротив, хлопнув тяжелой дверью. Софья Кузьминична распахнула раму и выглянула во двор. Никакой он не булыжный, просто старый асфальт растрескался, как верхняя корка на черством хлебе. И стены также облуплены, как и вчера, а окна как всегда пыльны. Но пережитое волнение не отпускало, и Софья Кузьминична, бывшая когда-то просто Софочкой, позабыв про булькающий на плите суп, как была в тапочках и домашнем платье, вышла из дома, свернула под арку и ушла в неизвестном направлении.
Суп сгорел дотла. На дым и запах гари вышла заспанная Антонина и ликвидировала пожар, сунув кастрюльку под струю воды. «Безобразие!» — возмущалась она, закручивая кран. «Все распоясались! Сперва кот этот, чтоб он пропал, теперь хозяйка его», — шипела она, двигаясь по коридору в сторону комнаты Софьи Кузьминичны.
— Софья Кузьминична, вы про плиту забыли! — зычно прокричала Антонина, сопровождая обращение ударами кулака в дверь. Но дверь отворилась, и старушки в комнате не оказалось. Это уж совсем на Софью Кузьминичну не походило. «Видать, в маразм впадает», — сделала выводы Антонина и поплыла восвояси досматривать субботние сны.
Выспаться в тот день ей было не суждено, следующим поджигателем стал Зудин. Проснувшись от грохота и басовитых выкриков, он посмотрел на часы, лениво потянулся, почесал заросший курчавым волосом живот, сунул ноги в тапочки и отправился на кухню с чайником в руке. Там не спеша закурил, выпустил ровную струйку дыма в форточку, благодушно глянул в окно и застыл, не веря своим глазам.
Снаружи, прямо перед его носом, только руку протянуть, колыхалась на ветру цветущая ветка сакуры. Изломистая, с бугорками на коре, вся в свежих розоватых цветах, точно такая, какая была изображена на японских иллюстрациях к сборнику стихов Басё. Зудин стоял не дыша, опасаясь вспугнуть хрупкое чудо, и чувствовал, как зарождается в груди восторг, разливается истомой по всему телу, подкатывается комком к горлу, наполняя его до краев. Так, что перехватывает дух, и подкатывают сладкие слезы. Ветер качнул ветку, оторвался от сакуры зефирно-розовый лепесток. Плавно переворачиваясь в воздухе, устремился к земле и опустился на замысловатую прическу из черных волос. Женщина в шелковом кимоно, расшитом яркими цветами, разогнула спину, поднимая что-то с земли, и с трогательной, слегка неуклюжей грацией, покачивая бедрами, посеменила на высоких гэта прочь. Лоб Зудина покрылся испариной, он рванул раму на себя и высунулся по пояс в окно, присмотрелся и не поверил своим глазам. Это же мороженщица Зинаида! Точно — она! Зудин чуть не каждый вечер у нее пельмени покупает. («Богатырские, пжалста». «Сдачу возьмите». «Мерси, мадам!»). И ни разу он не замечал в ней женщины. И какой женщины! Которую всю жизнь искал. Сколько раз гнался за миражами, настигал, страдал, добивался взаимности и, разочаровываясь, искал снова. Наросла на душе мозоль, огрубел сам, уже и ждать перестал, и вот ведь — мороженщица! Теперь-то он не упустит, не потеряет больше, чай не мальчик! Через мгновение только оконная рама покачивалась там, где Зудин нашел свое счастье, а сам счастливчик несся вглубь двора, туда, где только что скрылась с полным мусорным ведром известная всему дому скандалистка Зинка Ишмухаметова, прозванная за боевой нрав Чингисхамкой.
Забытый чайник погибал мучительно, истерично захлебывался свистом, пока свисток не протек в носик раскаленной массой. Эмаль вздулась волдырями, растрескалась и почернела. Запах гари вторично поднял Антонину с теплой кровати. Ох, и побушевала же она! Жаль, оценить ее мастерство художественного слова было некому.
Когда зычное соло Антонины под аккомпанемент кастрюльного звона и дверных ударов смолкло, а поднятая ею пыль осела по коммунальным закуткам, и когда через открытую форточку улетучились запахи несостоявшегося пожара, Кот Софьи Кузьминичны решился выглянуть в коридор. Сперва одним глазом, затем, вытянув шею, всей физиономией. Прислушался. Тишина. Выждал для надежности и короткими перебежками, прижимаясь к полу, припустил на кухню. Здесь его ждало разочарование: кроме оплавившегося чайника на плите ничего не стояло. Кот запрыгнул на раковину, похлебал водички из обуглившейся кастрюли. Прошелся по столику Карловичей, ничего съедобного не обнаружил. Вспугнул небольшой табун тараканов из-за помойного ведра. Поскучал. Ощутил томление в кишечнике и задумчиво прошел в туалет (Антонина забыла-таки закрыть дверь на защелку). Осмотрелся. Четыре узкие стены уходили почти в бесконечность, завершаясь в неопределенной выси белым квадратом. Из-под далекого свода свисала, покачиваясь, веревочка с синим пластмассовым солдатиком на конце. Как это типично для людей: украсить висельником шнур для слива канализации! Белый корпус общественного унитаза, словно остов корабля, величаво наплывал на кота, презрительно подчеркивая его ничтожность. Подумать только, столько помпезности! И всего лишь для оправления большой и малой нужды. Не выходя из состояния легкой философской меланхолии, кот присел в углу и использовал туалет по назначению. Развернулся, посмотрел, понюхал. Нашел неэстетичным. Поскреб вокруг теплой кучки лапой. Снова понюхал. Фу! Увидел рулон туалетной бумаги. Подходящий предмет. Достать что-либо, не закрытое на замок, для тренированного животного — дело плевое: на унитаз, затем дотянуться лапой, подцепить когтем хотя бы краешек и готово! Рулон к вашим услугам. Кот обстоятельно укутал угол бумагой и остался собой доволен. Передохнул минуточку и вернулся на кухню. Еще раз проверил плиту и раковину, так, на всякий случай. Как и следовало ожидать — ничего. Опрокинул ведро, вторично разогнав тараканов. Лениво порылся в мусоре. Тоска, ей богу. Засохшие чайные пакетики, мокрые окурки, яичная скорлупа, очистки. Какая гадость! Пятно солнечного света упало коту на спину, придавив теплом. Кот обернулся к окну и зажмурился. Вспрыгнул на подоконник. Взгляд его рассеянно скользнул по раме, зацепился за пятно засохшей краски и направился в глубь двора.