Мел ещё не забыла, как два года назад точно так же, с замиранием сердца, шла на аудиенцию к незнакомцу-отцу, пытаясь представить, что её ждёт впереди. И сегодня так же, как и тогда, она намеревалась получить ответы на те многочисленные вопросы, что мучали её всю сознательную жизнь. Только на этот раз девушка была преисполнена твёрдой решимости добиться их, чего бы ей это не стоило.
И вот в конце полутёмного коридора, в самом дальнем его тупике, показалась знакомая одинокая дверь. Сердце Мелинды вдруг предательски дрогнуло и сразу же забилось быстрее, разнося по телу ощущение необъяснимой тревоги и какой-то странной растерянности. Однако длилось это недолго, потому что уже в следующее мгновение лицо её вновь помрачнело, а острые ногти, неосознанно впившись в ладони, отрезвили болью, заставляя девушку прийти в себя. Разом стряхнув с себя остатки внезапно нахлынувших, никому не нужных эмоций, Мел сосредоточилась на предстоящем разговоре. Ведь после того, что она узнала, ей столько всего хотелось высказать этому человеку. Горькое чувство несправедливости по отношению к ней самой и к её почившим близким переполняло, буквально терзало изнутри, безжалостно выжигая всё остальное. И чем ближе девушка была к двери, тем сильнее становилось то рвение, с которым она прибыла в поместье несколько часов назад, чтобы заполучить затерявшуюся в годах и непроглядной тьме истину.
Мелинда и не заметила, как одним резким рывком распахнула дверь, даже не потрудившись, как это было заведено здесь долгими годами, постучаться. И в тот же миг абсолютную, почти осязаемую тишину прорезал гулкий звук её стремительных шагов и размеренный, словно в противовес им, лёгкий цокот когтей Графа по паркету. Здесь всё было таким же, как и пару лет назад. Так же мрачно и холодно, так же чуждо. И только тёмно-синие, плотно зашторенные, тяжёлые портьеры казались теперь совсем чёрными на фоне единственного источника света - небольшого тусклого светильника на огромном столе из цельного массива дуба. А вот одинокая неподвижная фигура, восседающая в глубоком кожаном кресле, которое девушка прекрасно помнила ещё со времён первого визита в этот кабинет, неизменно обнаружилась в самом тёмном его углу.
- Здравствуй, Мелинда, – тихо, но твёрдо произнёс хозяин поместья, не оборачиваясь.
Голос его, словно лёд, звенящий в пустоте, обжигал, оставляя после себя болезненные отметины. Неотрывно глядя в одну точку, мужчина продолжал сидеть к ней боком, предоставляя неограниченную возможность рассмотреть свой суровый благородный профиль. И в полумраке девушке вдруг показалось, что и без того худощавое лицо его осунулось, да и сам он значительно потерял в весе.
- Здравствуй, Эдвард. Как же давно мы не виделись, – максимально язвительно ответила та на его сухое приветствие.
Эдвард всё же обернулся, по очереди окидывая внимательным взором то дочь, то её внушительных размеров зверя. Очевидно, он не был удивлён появлением незваного гостя, который так же пристально и с неподдельным интересом разглядывал владельца всех близлежащих, довольно обширных территорий.
- Вижу, что настроена ты весьма решительно, – по-прежнему сдержанно заключил Эдвард, совершенно не смущённый её боевым настроем. – Может, присядешь, и мы спокойно поговорим?
Мужчина лёгким кивком головы указал на такое же кресло напротив себя.
Однако Мелинда, силясь понять, в каком расположении духа находится сейчас отец, пока не спешила делать то, о чём её просили. Тени продолжали надёжно скрывать его лицо, но и она уже ощущала в нём некие перемены. Едва уловимые, но всё же…
Растерянно потоптавшись на месте ещё несколько секунд, девушка всё-таки решилась уступить отцовской просьбе и, поудобнее устроившись в кресле, принялась демонстративно ждать обещанный ей «цивилизованный» диалог.
- Смею предположить, что у тебя ко мне много вопросов, и тебе не терпится к ним приступить.
Мел невольно подалась вперёд, отчего всё отчётливее стали прорисовываться черты его лица и некоторые существенные детали. На мужчине был надет свитер простого кроя, закатанные рукава которого открывали взору огромное количество кровоподтёков от игл и тёмных, полузаживших следов от катетеров. В руке была зажата книга Никколо Макиавелли «Государь». Проследив за её взглядом, Эдвард отложил книгу, и поспешил полностью скрыть руки, машинально погрузившись в кресло ещё глубже. Полоска зернистого света легла теперь иначе, сделав перемены, произошедшие с ним, явными: худое измождённое лицо со сморщенной, словно пергаментной кожей, бледность которой не смог утаить даже полумрак, царивший в комнате. Щёки его впали, а под глазами резко обозначились большие чёрные круги, оставленные беспросветными месяцами страданий. И только губы его, хоть и сделались сейчас ещё тоньше, всё так же были сжаты в неумолимо твёрдую линию.