В груди кольнула жалость к себе, которую Андрей быстро подавил. Потом. Успеется.
Парень спустил ноги на пол, ощущая как по ним сквозняк прошелся. Главное – не смотреть в зеркало. И не бояться. Потому что они почувствуют его страх и начнут тянуть из него силы, если он будет бояться – они будут только больше усердствовать.
-На чердак лезть, да? - неожиданно для самого себя спросил он у посторонней тени на стене.
Та кивнула. Андрей вышел из комнаты, прислушиваясь к происходящему в доме. Родителей слышно не было. Рассохшаяся от времени дверь легко поддалась несильному толчку и парень оказался в царстве полумрака и пыли. Шагнул еще раз, стараясь делать вид, что не слышит, как кроме него по деревянным доскам шагает кто-то еще.
На полках в дальнем углу не было ничего кроме потрепанных, пожелтевших, полуразвалившихся томов классики, он даже специально пролистал некоторые из них, в надежде найти подсказку или что-то подобное. Бесполезно. Но Андрей точно помнил, что какие-то записи его бабка вела, сидя здесь, на старой пружинной кровати, которая так мерзко скрипела по ночам. И еще противнее – по утрам. Это значило, что она уже встала и скоро придет к нему, что его ждет очередное погружение в кошмар.
-Свалила на мою голову ворох проблем и откинулась благополучно, – пробормотал он под нос, морщась от облака пыли.
Присел на край кровати, скривившись, когда та заскрипела под ним. Кажется, будто звук за эти годы стал еще противнее, словно он копил мерзотность специально для этого момента. В комнате старой Алевтины голоса тех, кого она привязала, стали слышны, хвала всем силам, не отчетливо. Но монотонный гул не делал жизнь легче. Андрея настигло жгучее желание прочитать молитву, но он не знал ни одной. Да и не положено ему вроде как.
В церкви ему это четко разъяснили. Да, бывали ведьмы и колдуны – ведьмари, как называл их старик-священник – которые трудились на благо людей, да тех все равно хоронили за оградой. Да и души их покоя не находили, скитались после смерти. Удружила его бабуля...
Андрей повернул голову, зацепившись за что-то взглядом. Из коробки с газетами выглядывал уголок старой тетради в клетку. Заинтересовавшись, он потянулся к нему. Кажется, в сегодняшнем дне будет хоть что-то хорошее.
«Я оставляю эти записи тому, кто настолько же силен, как и я в лучшие свои годы. Тому, кому хватит смелости использовать свой дар себе на пользу, не слушая это нытье про спасение души. За сто с лишним лет мне это изрядно надоело».
Андрей задумался. А ведь Алевтина действительно не была матерью никому из его родителей, а бабушкой ее называли чисто по сложившейся привычке, кажется, будто она всегда, на всех фотография была в этом неопределенном возрасте, заставляя удивляться поразительной сохранности внешности. С учетом того, как выглядел ее брат... Можно было бы и поверить в сотню лет жизни.
Он склонился к записям, пытаясь сложить картину. Звучало невероятно. И, пожалуй, если бы он не видел описанной здесь пакости своими глазами, то посчитал бы все бредом. Вот только... В большом зеркале в человеческий рост, стоящем в углу, отразились неприятно скалящиеся лица, белые, с темными глазами без белков. Как и положено тем, кого удерживают на этой стороне против их воли. Безумные, озлобленные улыбки у большинства. Кажется, когда он был ребенком, бабушка говорила, что от долгого нахождения в этом мире без подпитки от живых духи и души теряют свой разум.
В голове неожиданно возникла странная идея.
Он еще раз взглянул на записи, сверяясь с тем, что помнил и делал сам. Благо, что ориентироваться в тетради было легко – множество наклеенных по разделам бумажек облегчали задачу, да и почерк был читаемый. Его внимание привлекла одна пометка.
Каждый следующий, вступающий на этот путь, обретает силу и свободу только после того, как упокоит слуг предшественника и его самого. И выживет при этом. Иначе – служить ему оголодавшей старухе вечно. Андрей себя любил, этого он не скрывал, так что нож из кармана он вытащил смело. Смысла не верить не было, потому что эта часть записей относилась к личному дневнику, в котором Алевтина описывала свой жизненный путь, особенно самое его начало. Читалось оно достаточно легко, несмотря на устаревший язык и дореформенную орфографию.