Но чуда не произошло, фея не принесла бальное платье, тыква не стала каретой, мыши остались мышами и по-прежнему копошились за комодом, живя своей мышиной жизнью, а башмачки, имели все тот же грустный и поношенный вид. В довершении всего, она ужасно не выспалась, оказалось, на папильотках было крайне неудобно спать. Всю ночь ее преследовало ощущение, будто на голову она накрутила не папильотки, а деревянные коклюшки для плетения кружева, они врезались в нежную кожу головы, ушей и даже шеи. Не раз, не два, и не три она хотела сорвать все это сооружение с головы и бросить попытки стать красивой, мол, будь, что будет, но каждый раз Анна останавливала себя, шепча в ночи, что поутру, ей за мучения воздастся. Идея, посеянная в детский разум, что за мучения непременно воздается сполна, греет и вселяет надежду даже в самые отчаявшиеся души. Каково же было ее удивления, когда в отражении, вместо ожидаемых кокетливых завитков, на нее смотрело не выспавшееся опухшее лицо, с головой похожей на нестриженого барашка. Но внутренний голос вновь подбодрил: рано отчаиваться! И превращение бедной служанки в принцессу продолжились. В тот год в моду вошли чайные платья со свободным силуэтом, что позволяла ослабить корсет, Анна же с упорством мула, застрявшего с плугом в грязи, еще сильнее зашнуровала его, отчаянно пытаясь добиться столь вожделенных форм, так будоражащих воображение сильного пола. Под корсет была одета коротенькая тонкая сорочка, и только потом, белая кружевная блуза с высоким воротником, образ завершала длинная юбка в пол из шерстяной, теплой не по погоде ткани. Но выбора не было, что поделать, это была ее выходная и самая нарядная юбка.
Да, это было платье не от прославленного столичного кутюрье, однако даже этот наряд обошелся ее бедному учителю отцу в целых десять царских рублей, при зарплате всего в восемьдесят.
– Ах, сколько можно было купить свинины на эти деньги, – сокрушалась рачительная матушка.
Оглядев себя в зеркало, Анна упала духом, вместо ожидаемой красавицы, с пленительным силуэтом, к чьему образу должны были быть прикованы все мужские взоры, перед зеркалом стоял какой-то несъедобный гриб, на длинной и тонкой ножке. Огромная непропорциональная шляпа скрывала благородный овал лица, а туго затянутый корсет, не только не сформировал округлых форм, но приплюснул и отутюжил даже те, что были. И этот немодный крестьянский румянец, будто сама природа натерла щеки клубникой, тогда как в моде была аристократическая бледность.
Горько было признавать, но до приложенных усилий выглядела Анна гораздо лучше. В своей простенькой летней соломенной шляпке и неброском хлопковом платьице, со свободно ниспадающими волосами, собранными лишь шелковой лентой, она была чудо как хороша. Ах, если бы результат в жизни всегда зависел от желания, силы и количества прилагаемых усилий.
Но менять что-то было уже поздно, часы пробили полдень, и время оставалось лишь на дорогу.
В гостиной ее ждали две пары любящих глаз, отец уверял, что красивее нет никого на белом свете, а мать, прижав руки к груди, восхищенно охала, то поправляя ленты на шляпке, то руками разглаживая подол юбки. В общем, вела себя так, как всякая другая мать, увидев свое нарядно одетое чадо. Несмотря на восторг в родительских глазах, внутренний голос шепнул ей простую народную мудрость: «хороша дочка Аннушка, хвалит мать да бабушка». Но восхищение родителей, будто окрылило ее, вселяя уверенность, и, махнув рукой, словно отгоняя дурные мысли, как назойливых мух, Анна отправилась в дом Лаптевых.
В тот день Николай проснулся от такой жуткой головной боли, что с трудом разлепил глаза. После вчерашней попойки голову будто набили сеном, сквозь шум в ушах, даже мысли то разобрать было невозможно, не то, что услышать другого. Он с трудом понимал кто он, где он и что здесь делает. Когда он отправился в уездный город Б., со своим университетским другом Анатолем Цебриковым, то был уверен, что сполна погрузится в прелести провинциальной жизни далекого сибирского купеческого городка, а именно: будет отменно кушать, разумеется, исключительно здоровую пищу, будет гулять, непременно по часу в день и не менее десяти километров, делать гимнастику и наконец, допишет свою повесть. Но, что-то пошло не так. В городе они были уже вторую неделю, но он не написал ни строчки. Про пешие прогулки и здоровую еду и вовсе пришлось забыть, вчера он семь часов недвижимо просидел на стуле за игрой в карты, а после водки и кислой капусты в животе шли ожесточенные бои.