Анна Ивановна в тревоге, в ужасе огляделась:
«Где Пётр Петрович держит револьвер?»
И как ни велика ни страшна была её тревога, она не могла не подумать:
«Господи! Время, время какое! С мальчика, с гимназиста почти, Кудрявцев… один из первых в России… деятель… пример может взять!»
– Но с тобой-то? С тобой? Скажи о себе!
– Ничего… Видишь!.. Ничего!..
– Как тебя Бог спас…
– Бог!
Он рассмеялся горьким смехом:
– Пристав этот… или помощник… Как его?.. Вот что у нас… Он!
И снова на него налетел прилив бешенства!
– Налетели они… спрятаны где-то были… Неужели ты не понимаешь? Лучше казацкая плеть, чем прикосновение полицейской руки!.. Появился он откуда-то, узнал, должно быть… схватил меня… потащил… тащили кто-то много… в формах… я отбивался… ничего не помню… только в экипаж бросили…
Пётр Петрович помнил, действительно, только, что кругом были вопли, крики, какие-то лошадиные морды, как страшным ветром дунуло ему в лицо… что-то грохнуло… залп.
А кругом него городовые говорили:
– Ваше превосходительство!.. Ваше превосходительство!..
А пристав Коцура кричал:
– В экипаж его! В экипаж! И скорей назад! Скорей сюда!
Пётр Петрович закрыл глаза руками:
– Ужас!
Он ещё слышал, видел всё.
Анна Ивановна стояла над ним и думала, мучительно думала:
«Где он держит револьвер? Где?»
Но припадок отнял все силы у Петра Петровича.
Наступала реакция.
Он сидел теперь просто разбитый и утомлённый.
Просыпался обычный Пётр Петрович, облекающий всё в красивую фразу.
Проплакавшись, он отнял руки от лица и притянул к себе Анну Ивановну.
– Успокойся, Аня! – сказал он ей, слабо и печально улыбаясь. – Ничего! Я только был в ужасе, как человек, видевший чудо. Я видел воскресшего из мёртвых. Я видел новый русский народ.
XXIII
– Вам-то уж стыдно и грешно! – чуть не со слезами говорила Семёну Семёновичу Мамонову Анна Ивановна в своей гостиной.
Это было через четыре дня после похорон.
– Наконец-то вы появляетесь! Я тут с ума схожу! Пойдите, пойдите скорей к Петру Петровичу! Поговорите с ним! Вы увидите, что это он! Всё тот же Пётр Петрович! Пойдите!
– Анна Ивановна, милая! Не беспокойтесь. Ручаюсь! Через полчаса я его воскрешу! Через полчаса я выведу его к вам в гостиную, как Лазаря. Как Лазаря!
И, войдя в кабинет, Семён Семёнович сказал таким живым и радостным голосом, который «сразу должен был оживить беднягу Петра»:
– Здравствуй, Пётр Петрович!
Но даже Семён Семёнович смолк, увидав Петра Петровича.
Перед ним сидел пожелтевший, осунувшийся, постаревший Пётр Петрович, в бороде, в голове которого было вдвое больше седин.
Пётр Петрович улыбнулся ему слабой улыбкой:
– А?! Здравствуй… спортсмен… От Зеленцова ко мне? Во сколько секунд ты сделал этот «конец»?.. Да кстати, скажи: кто тебя просил бегать парламентёром от меня к Зеленцову?
– Ну его к дьяволу! – сердито воскликнул Семён Семёнович. – Этих генералов от радикализма! Удивительная страна! Населена урождёнными аристократами! Все аристократы. Русские люди – самая аристократическая нация. Все чем-нибудь, да аристократы. Кроме разве дворян, которые одни, кажется, стыдятся пользоваться своими привилегиями…
– Кроме одной: брать за пособием пособие. Продолжай!
– Вот, ей Богу! Все дерут нос. Исключительное занятие. Страна с поднятыми носами! Даже Силуянов какой-нибудь, и тот: «Потому, как, стало быть, мы купцы, ещё на что согласимся…» Мужик дерёт нос: «Без нас, без мужиков, нешто возможно?» Рабочий дерёт нос: «Мы – рабочие!» Словно это ни весть какая привилегия, что он слесарем там где-то! Первая гайка в государстве!? Зеленцов этот… Что он там по крепостям шлялся, в Якутской области цингою, что ли, болел, чем там ещё… Так я-то тут при чём? Ради Бога!.. Так ему все должны в ноги кланяться, его грязные ноги целовать. Тьфу! Это у них называется свободой. Это тирания, а не свобода. Это хуже всякой тирании. Каждый русский в душе автократ!
– Оставим. Что тебя привело ко мне, мой друг?
– Дело. Вот странный вопрос: что привело? Сначала желание тебя видеть, а потом дело. Слушай, Пётр. Теперь или никогда. Ты понимаешь, какой момент. Теперь или никогда. Ты должен стряхнуть с себя хандру. Теперь хандра – преступление. Измена! Да, да! Кто хандрит, тот изменяет! Мы должны встать. Мы должны надеяться. Мы, друзья порядка! Мы, друзья умеренности! Мы, друзья коренного прогресса! История требует нас.