Ирэн почувствовала какое-то неприятное сердцебиение.
— Да, — сказала она с усилием, — да, я напишу дяде Габриэлю.
— Я был в Тибете, — сказал Теодор. — Простите, можно здесь курить?
Он вынул свой портсигар и предложил ей папиросу. Она взяла папиросу, но не зажгла ее, так как чувствовала, что губы ее дрожат. Прошло уже почти пять лет с тех пор, как она в последний раз виделась с Теодором.
Теодор пододвинул для нее к огню одно из больших кресел, а сам сел напротив, положив ногу на ногу.
— Вы чудесно выглядите, — сказал он.
Она быстро заговорила:
— Вы сказали, вы были в Тибете? Хорошо там провели время? Я хочу сказать — достигли того, чего хотели?
— Приблизительно. Это был великолепный спорт. Я установил местоположение нового горного пути, более короткого, в Чильтахан.
Наступила пауза.
— Не правда ли, вы переделали эту комнату? И столовую тоже?
Его серые глаза смотрели вопросительно.
— Я постаралась сделать их менее мрачными. Карл-Фридрих не любил цветов, если вы помните, а теперь комнаты полны ими.
— А также веселья, — заметил Теодор.
Он отодвинулся от скачущих языков пламени.
— Вам, вероятно, живется теперь спокойно, — сказал он, не глядя на нее.
Она молча кивнула утвердительно.
— Как мальчик?
— Превосходно. Хотите на него посмотреть? — добавила она после минутного колебания.
Теодор сплетал пальцы своих перчаток.
— Если вы тоже этого хотите, — сказал он и затем вдруг стремительно встал.
— Ирэн, — сказал он.
Его голос трепетал от чувства. Он стоял над нею. Он видел изгиб ее лица, темные ресницы на ее щеке. Тонкая шпилька выскользнула сзади из блестящих волос; она казалась черной на изгибе ее белой шеи.
Он упал на колени рядом с ней, не решаясь коснуться ее руки.
— Ирэн, вы читаете, что в моем сердце, в моей душе?
Он видел, как она задрожала. Ее губы трепетали, как у испуганного ребенка. Возможно, что именно этот признак страха, этот простой симптом настоящего испуга сказал ему больше, чем могли бы сказать слова, которые он боялся услышать.
— Ирэн! — сказал он, словно защищаясь от себя. Она пристально смотрела на огонь, игравший в ее перстне, на плотные обшлага своего платья. Неужели она попадется опять в плен? И кто-то другой опять подчинит ее волю? Слова не приходили к ней. Она казалась себе такой растерянной и беспомощной. Теодор тихо встал.
— Хорошо, — сказал он. — Ирэн, дорогая, не принимайте этого так. Я хотел испытать свое счастье. А вы, — он попробовал смеяться, — вы только расстроились.
Он утешающим жестом обнял ее за плечи.
— Я ухожу, моя дорогая.
Она подняла на него глаза.
— О, Теодор!
Острая боль пронзила его при виде ее бледного лица.
— Боже мой! Вы боитесь меня! — воскликнул он. — Я не думаю, чтобы заслуживал это.
Он поднял свой хлыст и перчатки.
Где-то близко, в коридоре, смеялся Карл-Фридрих.
Они оба его слышали. Лицо Теодора чуть-чуть побледнело. Он остановился в дверях и сделал назад один шаг. Затем посмотрел на Ирэн и, не сказав ни слова, снова повернулся и вышел из комнаты.
ГЛАВА VII
Ванда де Кланс встретила Шторна во дворе замка. Он помог маленькой даме выйти из автомобиля. Затем они поглядели друг на друга.
— Вы мало похожи на путешественника-триумфатора, — сказала она весело. — Почему у вас не победоносный вид? Почему не видно трофеев?
Он рассмеялся вместе с ней.
— У меня сильно разболелись зубы в горах, и один туземец вытащил мне зуб крючком для застегивания ботинок. Хотите, я вам подарю этот крючок?
— Ах, бедняжка! Что же, туземец просто невзлюбил вас, или это была новая форма мести?
— Совсем нет. Это был единственный инструмент, который у нас нашелся. Он его попробовал применить, и вышло великолепно.
— От ваших страданий мне делается холодно. Если вы мне расскажете еще одну экзотическую историю вроде этой, я отморожу себе палец. До свиданья, дорогой. Загляните к нам, Тео, хоть ненадолго. Или не хотите? А это правда, что вы завели аэроплан?
Он сел в седло. Его лошадь горячилась, и он едва ее удерживал.
— Охотно. Я приду как-нибудь к чаю. Как поживает Рудольф? Как дети? Растут? До свиданья, до скорого.
Ванда взбежала наверх, в голубую гостиную, и, найдя ее пустой, устремилась в будуар Ирэн.
Ирэн стояла у окна. Матовый румянец, всегда вызываемый морозом, окрашивал ее щеки.