— Мина говорит мне, что иногда людям нужен толчок. Даже не в правильном направлении. В любом направлении. Чтобы заставить их двигаться. Потому что жизнь — это движение, и если мы перестанем, нам никогда не вернуть потерянное время. — Короткая пауза. — Ты какое-то время не двигался. Как и Настасья. — Его тон был пустым, но брови слегка нахмурились. — Тебе нужен толчок. Вам обоим.
Черт возьми.
Таким был Лев. В одну секунду ты хотел надрать ему задницу, а в следующую — обнять его.
Когда я ответил, он спросил:
— Могу я дать тебе совет?
Нет. Мне не нужен был совет. Я не хотел говорить. Мне было больно и тоскливо, и я хотел, чтобы меня оставили в покое, черт возьми.
Я вздохнул, но сказал.
— Конечно.
Лев посмотрел мимо меня, как будто меня там и не было. Он немного подумал, а когда начал говорить, то посмотрел мне в глаза.
— Жизнь начинается с любви.
С этим странным, но милым заявлением человека, который не всегда чувствовал, он хлопнул меня по плечу и оставил наедине с мыслями.
И в каком гребаном беспорядке они были.
— Ма.
Раздраженное заявление вырвалось у меня изо рта, когда моя мать украдкой положила еще риса на мою тарелку.
— Тебе нужно поесть, — сказала она без намека на раскаяние. — Ты растущий мальчик.
Я моргнул, глядя на нее, и мой нос сморщился.
— Я перестал расти десять лет назад. — Она продолжала накладывать, и я протянул руку, чтобы защитить свою тарелку. — Ты не могла бы остановиться?
И поскольку она была русской мамой, ее лицо превратилось в лицо грустного щенка, но, к счастью, она отступила.
— Однажды ты пожалеешь, что меня нет. — Вернув кастрюлю на плиту, она продолжала вызывать чувство вины. — Однажды у тебя будет жена, и она приготовит тебе это самое блюдо, и оно будет прекрасно. — Ее губы опустились. — Но это будет не мое, и ты заметишь.
Я не мог не улыбнуться ее драматизму.
— И когда этот день наступит… — я встал, неся свою почти полную тарелку в раковину. — Я буду плакать рекой, проклиная богов за то, что они забрали тебя у меня. Я буду сидеть под дождем и выплакивать свое гребаное сердце. Рыдать, пока меня не вырвет. — Я поцеловал ее в щеку, и она отмахнулась от меня, сдерживая улыбку. — Обещаю, мама.
Я прошел по коридору, чтобы умыться, и пересек вход в комнату сестры, затем остановился, пятясь назад, пока не оказался в открытом дверном проеме.
Аника сидела на кровати, глядя в никуда. Когда она заметила меня, то изобразила улыбку, которая была механическим растяжением губ, и ничем более.
— Привет.
— Привет, — ответил я, оглядывая ее. Я увидел темные круги под ее голубыми глазами, тусклые медно-рыжие волосы и бледную кожу. Она похудела?
— Выглядишь немного грустной. Как ты себя чувствуешь?
Она подтянула колени к груди и защитно обхватила их руками.
— А, ты знаешь. — Она легко вздохнула. И я не мог больше терпеть это дерьмо.
Войдя в комнату, я закрыл за собой дверь и подошел ближе.
— Я больше не знаю, что с тобой происходит.
Аника усмехнулась, но в этом была враждебность.
— Это уместно, поскольку я больше не знаю, кто я такая.
Все, что я видел, было мучением, физическим и душевным. Мне это не понравилось.
— Ты можешь поговорить со мной, Ани. Обо всем. Никакого осуждения не будет.
Ее лицо изменилось, стало несколько мрачнее.
— Как будто ты говоришь со мной, — парировала она. — Ты рассказываешь мне обо всех своих проблемах, верно, Вик?
Ох. Сегодня она была болтливой. У нее, к сожалению, тоже был мой характер.
— Это другое. — Но это не так. Мы оба знали, что наши отношения брата и сестры всегда были односторонними. — Я твой старший брат. Я не должен изливать на тебя свои проблемы. Моя работа — держать груз на своих плечах, чтобы твои оставались невесомыми.
Внезапно она стала выглядеть одновременно тронутой и раздраженной.
— Я могу поднять некоторый вес, понимаешь? Между нами двумя бремя уменьшится вдвое. Я счастлива разделить с тобой этот груз.
Мне повезло. Она была хорошей сестрой. Лучшей.
— Не твое бремя, чтобы делиться им, малыш. — И как только она открыла рот, чтобы издать яростную тираду, я думаю, удивил ее, когда признался: — Но если бы я собирался поговорить с кем-то о той ерунде, которая происходит в моей твердой, как камень, голове, это была бы ты, Ани. Без сомнений.
Ей потребовалось мгновение, но, когда она улыбнулась, это было по-настоящему. И поскольку здесь становилось слишком мило, я дернул подбородком в ее сторону и сделал то, что должны делать старшие братья.
— Прими ванну. От тебя дерьмово пахнет.