Дрожащий голос Аники прозвучал у меня в ухе. Было ясно, что она превратилась из испуганной в окаменевшую.
— По-прежнему ничего. Я не знаю, что делать, Нас. Что мне делать?
— Он здесь.
— Что? — Я услышала, как она пошаркала, чтобы сесть. — Где он был?
— Не знаю, но он здесь. Он в порядке. — Но когда я повернулась, чтобы посмотреть на него при включенном свете, внутри у меня скрутило желудок, и я тихо выдохнула: — Дерьмо.
— Дерьмо?
Быстро соображая, я моргнула при виде его окровавленного и покрытого синяками лица и бросила:
— Я, э-э-э, ушибла палец на ноге. Все в порядке. С ним все в порядке.
— Ты уверена? — робко спросила она.
Я закрыла глаза, больше не в силах смотреть на глубокую рану на его лбу или кровавую дорожку, засыхающую на его подбородке.
— Ага.
И тут Аника разозлилась.
— Я надеру ему задницу! Скажи ему это. Ты скажешь ему: Аника сказала, что надерет тебе задницу. Скажи ему сейчас!
Поджав губы, я перевела на него сочувственный взгляд и передала ее сообщение.
— Аника надерет тебе задницу.
Его пальцы скользнули по его щеке, и мой живот скрутило, когда он вздрогнул.
— Конечно.
Аника судорожно выдохнула.
— Я испытываю такое облегчение. — Звенящий смех прорезал ее страх. — Боже. Меня трясет, такое облегчение я испытываю.
— Ага, — пробормотала я, следя глазами за повреждениями на его и без того суровом лице. — Я тоже. — Я прочистила горло. — Теперь можешь спать спокойно. Он у меня.
Вик встал, подошел к моей кухонной раковине и наклонился над ней. Он зажал одну ноздрю и сильно выдохнул. Мой желудок перевернулся, когда липкие куски свернувшейся крови с легким звоном упали в раковину.
Аника облегченно усмехнулась.
— Ага. Спасибо, что дала мне знать.
Я не стала заморачиваться с любезностями. Повесила трубку, убрала от уха свой телефон и держала его свободно, позволив ему упасть рядом с собой, в то время как мое сердце сжалось от состояния Вика.
Положив руки на край, его высокая фигура возвышалась над раковиной, и он пророкотал:
— Я не мог пойти домой в таком виде.
— Домой. — Моя бровь изогнулась. — С твоими мамой и папой. С Аникой. Вот где ты живешь, верно? — Я сделала паузу. — Туда домой.
То, как его глаза сузились, заставило меня покачать головой, зная, что у меня есть ответ. Когда стало ясно, что он не в настроении откровенничать, я выдохнула, затем провела рукой по лицу, прежде чем мои глаза окинули всего его, осматривая повреждения.
— Нет. Я не думаю, что ты мог пойти туда.
— Я подумал, может быть… — Он остановился на секунду, прежде чем продолжить: — Я думал, что у тебя все еще может быть здесь есть что-то из моего дерьма.
Может.
О, я собиралась отпустить его, но что-то пошло не так, как предполагалось, и, выбросив мешок с его одеждой в свой мусорный бак, я поймала себя на том, что забрала его назад несколько часов спустя, в слезах, крайне стыдясь того, что не могла расстаться даже с чем-то таким несущественным, как пара его спортивных штанов и простая черная футболка. Но они пахли им, и иногда ночами, когда я действительно скучала по нему, я натягивала эту футболку на наволочку и вдыхала ее запах, пока не засыпала беспокойным сном.
— У меня может быть кое-что в шкафу. — В верхнем левом углу, за коробкой кремового цвета, спрятанной там, где ее никто не сможет найти. Я даже не могла скрыть своего разочарования, когда сосредоточилась на его изуродованном лице. — Это нужно обработать, и тебе нужно принять душ, так что иди наверх, и я буду там через минуту.
Вик не был безразличен. Его зоркие глаза должны были видеть охватившее меня опасение, но он оказал мне эту милость, оттолкнувшись от раковины, держась за ребра и оставив меня с моими мыслями.
Между неспособностью Вика поговорить со мной и странным поведением Аники я застряла где-то посередине, меня постоянно отталкивали оба, как будто я не могла их понять.
Неужели они забыли, что я сама прошла через некоторое дерьмо?
Между тайным, но частым издевательством моей матери надо Львом и потерей отца из-за сердечного приступа, когда мне было всего двадцать лет, одним братом, выступающим в роли босса мафии, в то время как особенности другого привлекли внимание тех, кто никогда не мог понять глубины его прекрасной души, я испытала свою долю трудностей и горя, у меня было разбито сердце.
Я не была хрупкой, но, когда они обращались со мной так, как будто я сделана из стекла, я чувствовала себя ничтожеством. Слабый. Жалкой. Бесполезной.