Мне слегка не по себе. Не люблю плачущих девчонок, а о женщинах вообще разговор не идет. Слезы – это очень страшное оружие, как мне «по секрету» сказал Сидор. Женщины всегда пользуются мокрыми глазами, чтобы получить свое. Я попытался выяснить, о чем идет речь, что значит «свое», но инструктор неопределенно отмахивался и не раскрывал страшную тайну взаимоотношений мужчин и женщин.
– Извините, – бормочу я. Мне действительно жаль княгиню, потерявшую своего сына. Хочется сделать для нее что-то хорошее, доброе. Но сижу как болван, уткнувшись взглядом в пустую вазочку, где скопилась лужица растаявшего мороженого.
– Да все в порядке, – махнула рукой госпожа Мамонова, решительно пряча платок в сумочке. – Все, хватит рыдать. Мне так легко на сердце стало, Ан… Вик, если бы ты знал! Спасибо тебе! А взнос за тебя я уплачу, не переживай. Если понадобятся средства, ты только скажи Ивану Олеговичу. Он со мной свяжется, и мы решим проблему.
– Мне бы не хотелось вас беспокоить, – пробормотал я, внутренне ликуя. А почему бы и нет? Если я похож на сына княгини Мамоновой, надо пользоваться моментом ее душевной щедрости. Нет, я не собирался цинично «выдаивать» несчастную женщину, но отныне финансовая прореха в моей жизни может затянуться. Лучше быть должным Аксинье Федоровне, чем Булгаковым.
Так казалось мне с высоты своих недолгих прожитых лет и мизерным опытом общения с сильными мира сего.
Мы попрощались, и я вышел из кабинки первым. В вестибюле ресторана Иван Олегович сказал мне, чтобы я ждал его в машине, а сам остался на месте.
– Надеюсь, вы понимаете всю степень секретности ваших отношений? – спросил Булгаков Аксинью Фёдоровну, когда женщина в сопровождении своих охранников тоже покинула ресторан. – Не вздумайте ставить к мальчику соглядатаев и охрану, не следите за ним. Потребуется встреча – вы знаете, что делать. Все контакты только через меня.
– Благодарю, Иван Олегович, – сухо произнесла женщина и кивнула на прощание. – Всего доброго. Останьтесь здесь, пожалуйста, пока я не уеду.
Она зацокала каблуками туфель по отшлифованным каменным плиткам вестибюля и вышла наружу. Булгаков хмыкнул и вытащил из кармана сигару.
– Кури, – передавая ее одному из своих телохранителей, сказал князь.
– Спасибо, Иван Олегович! – растерянно произнес парень, и повертев неожиданный подарок в руках, положил его во внутренний карман пиджака.
– Княгиня уехала, – зашипела рация на плече у второго бойца.
– Понял, выходим, – откликнулся охранник.
Булгаков не хотел, чтобы его видели вместе с Аксиньей Федоровной, и поэтому так не стремился побыстрее отсюда уехать. В любом случае, если за женщиной идет слежка, факт встречи не утаить. Но хотя бы можно сузить диапазон неприятных последствий. Кивнув своим бойцам, он решительно зашагал к дверям.
Напольные часы отсчитывают время; внушительно и сочно щелкает маятник; из открытого окна доносятся смех и возгласы детей, играющих на лужайке. Это его внуки, приехавшие на выходные из города. Старший сын Антон сподобился, наконец-то, вырвал ребятишек из тесных бетонных улиц. Пусть здесь побегают, воздухом подышат. Он такой ядреный, хвойный.
Стук в дверь. Не дожидаясь ответа хозяина, створки распахиваются и входит Антон. Высокий, плечистый, с резкими чертами лица, делающими его похожим на мать – старшую жену Георгия Яковлевича Ирину. Мягкость линий исчезла лет пять назад, когда сын взвалил на себя нелегкую ношу финансовых потоков и руководства банком. Теперь он превратился в жесткого, сурового молодого мужчину, в глазах которого постоянно проскальзывали искорки недоверчивости, превращавшиеся в рентгеновский аппарат. От такого взгляда неуютно становилось даже Георгию.
– Ты свободен, отец? – спросил Антон.
– Уже давно, – отвернулся от окна Мамонов-старший. – Это вы опаздываете. Где Козулин?
– Здесь, в приемной. Заходи, Леонид!
Эмиссар по тайным делам Козулин вошел в кабинет после Антона, энергично кивнул, приветствуя хозяина. Следом за ним на пороге возникла фигура мага Трофима, ездившего вместе с ним в Москву.
– Давайте сразу к делу, – пробурчал Георгий. – Антон, что скажешь? Есть какие-то зацепки по прошлому году?
– Да, кое-что нарыли, – сын умел работать без бумаг, охотно пользуясь артефактами «памяти». Он только машинально повертел на пальце перстень с гербом, что выдавало его волнение. – Даже начало этого года дало пищу для размышлений.