Оба они прекрасно понимали, в чём тут кроется суть. Буранову не понравилось, что Гриша так цепко вцепился и уже практически распоряжается его деньгами, которые ещё лежат на счетах и, пока что, принадлежат государству.
- Хорошо, - Соловьёв откинулся на стуле, взял стакан и отпил. - Предлагай. Бизнес-план, бухгалтерия, чики-мони с бандюками. Ты уже всё придумал? Я послушаю.
Виктор начинал злиться.
- Нет, погоди, не...
- Нет, ты давай. Говори, я слушаю.
Буранов понимал, что Соловьёв прав. Он уже представлял, каким должен быть его рок-бар. И ключевое слово тут - «его». Бар Виктора Буранова, бывшего сантехника. А тут - приходит Гриша и начинает сорить бумагами, умничать, словно думал об этом больше и занят был больше.
- Я ничего такого не думаю, - сказал Буранов и хлебнул пива.
- А мне кажется - думаешь, - ответил Гриша, прищурив глаза.
Буранов сморщился.
- Глупости!
- Так, что?
Сколько бы ни не нравилось это Буранову, но ему пришлось признать, что Соловьёв лучше и больше понимает в этом.
- Говори...
И Гриша, снова склонившись над столом, стал объяснять. Он прекрасно знал эти места, знал контингент и повадки на каждом районе. Он разбирался в бухгалтерии, говорил и рассказывал, с чего нужно начать. А Буранов чувствовал, как что-то внутри шевелится, дёргается, как настырная муха над головой спящего.
- Стой. Чёрт... - Виктор закрыл и открыл глаза. - Какой же это тёмный лес. Я вообще нихрена не понимаю. Крутил себе гайки и крутил, чинил унитазы и чинил бы дальше! Какой из меня бизнесмен...
- Но ведь ты хочешь!
Буранов поймал взгляд Соловьёва. Тот не улыбался, но в глазах светился задор.
- Ещё бы.
Конечно, он хотел! Всю жизнь - в тени. Всегда, постоянно. И, вот он, шанс что-то изменить, показать, что он - не кто-то там из кухни, не тот самый муж Виктории Бурановой, а тоже чего-то стоит! Ещё бы! Эти глаза богатых подруг, которые вечно путали его с прислугой, которые просили налить чаю! Эти высокие, красивые, подтянутые и загорелые мужчины, каждый из которых мог бы дать фору ему, Виктору Буранову, что в любви, что в таланте. Все они смотрели на него, скрючив морды, словно увидели перед собой не человека, но какашку, случайно вошедшую в дом. Ещё бы, он не хотел! Да, чёрт побери! Да, теперь он точно мог сказать, что хотел, ужасно хотел этого.
- Тогда дядя Гриша устроит всё по высшему разряду!
Выпив по шесть бокалов пива, они отправились в тихое кафе. Укрывшись от посетителей ширмой, Буранов и Соловьёв, объятые алкогольными парами, долго говорили и мечтали. О том, как откроют рок-бар, о музыкантах, которые будут выстраиваться толпами, чтобы сыграть пару аккордов на ЕГО сцене.
- Знаешь, - говорил Буранов, пытаясь найти во рту собственный язык, который то и дело закатывался то за правую, то за левую щёку, - Знаешь, как меня в детском доме однажды разыграли?
Соловьёв поднял тяжёлую голову и мутными глазами посмотрел вперёд, пытаясь отыскать друга.
- Мне было десять лет. Вот... столько, - Буранов показал обе ладони. - Маленький я был. Вот такой. Нет, вот такой...
Буранов не мог поймать правильную черту в воздухе, которая бы в точной мере отображала его росток.
- И, знаешь, какой я тугодум был? В десять лет. Все уже поняли тему по математике, а до меня только доходило...
- Тебе сейчас не десять ли... лет? - спросил, запинаясь, Соловьёв и рассмеялся.
Буранов махнул рукой.
- Тяжело было. Сейчас вспоминаю и жалко самого себя. Меня вызывает к доске училка, а я смотрю на неё и рта открыть не могу. Она мне: Витя, какой там ответ? Ну? А я - молчу. Не понимаю. Ничего. Ну, это ладно... Просыпаюсь я, как-то, утром и вижу на тумбочке фотографию. Беру, а там - девушка. Красивая такая. Черноволосая, глаза, как... тоже чёрные, в общем. Очень красивая. Не могу оторваться, всё смотрю и смотрю. Пацаны подбежали, говорят, мол, классная, кто это? А я смотрю на них, и вопрос так меееедленно до меня доходит. Говорю: а фиг его знает! А один мне говорит, Костик был такой, говорит: глянь сзади, на обороте, может, чего написано? Я перевернул фото, а там, знаешь что?
- Ну? - не сказал, почти выкрикнул Соловьёв.
- Написано: «Твоя мамаша». Моя мамаша, понимаешь? Это, вот, та, которой я никогда не видел. Которая ушла, или погибла, или просто испарилась. Мамаша. Мама! - крикнул Буранов. - Мама. Красивая мама. Это, если у меня такая красивая мама, думал я, так и я лучше, наверное. Не может быть, думал, у такой красивой мамы, такой тупой сын, правильно? Нос задрал. Пошёл, пошёл...
Буранов выпил остатки виски и шлёпнул стакан о стол.
- Всем ходил, показывал, мол, смотрите, какая мама у меня была. А откуда фото-то, спрашивают меня. А мне-то что? Один говорит: может, она и не твоя! А я ему - в морду! Подрались. Потом, пришла к нам новая учительница. Молодая, то ли по распределению, то ли ещё откуда-то. И, знаешь в чём соль? Вылитая мама, что на фото. Вылитая! Одно лицо! И ласковая она была, знаешь какая? Ой, какая ласковая... Вызовет к доске, выйдешь, стоишь, думу думаешь, а она улыбается. Пахнет от неё сладко-сладко так, волосы только рыжие, а, вот глаза - чёрные. Красивая. И руки у неё - тоненькие, пальцы красивые. Она мне ставит тройку, а я на руки смотрю. А ещё - на ноги, что из юбки торчат. На уши её смотрю, на щёки. Она улыбается и говорит, мол, чего встал, дурачок, иди за парту... А класс покатывается. А я ей, знаешь что? Говорю, вы на маму мою похожи. Тут-то класс и приумолк.